Второе восстание Спартака
Шрифт:
– Скидавай мешок, солдатик.
Невысокий, но крепкий тип, трудно сказать, какого возраста, голос с явно деланной хрипотцой, низко надвинутая на глаза ушанка с меховым козырьком.
– Живо давай, служба, а то пощекочу ребрышки...
Тип выпростал руку из кармана пальто, щелкнула пружина, и в тусклом масляном свете единственного под аркой фонаря блеснуло лезвие складного ножа.
– Эвона как тут у вас все по-серьезному, – покачал головой Спартак. – Ну, раз все серьезно, то придется откупаться...
Он сплюнул с губ папиросу, медленно
Затем, резко шагнув вбок, с короткого быстрого замаха опустил туго набитый «сидор» на плечо гопстопника. Нож из руки выпал, звякнул, стукнувшись о колонну. А Спартак бросил вещмешок на заснеженный асфальт и, чтобы исключить неприятности, ногой отфутболил перо в наметенный дворником сугроб.
Гопстопник сидел, прислонившись к колонне, держался за ушибленное плечо и что-то шипел сквозь зубы – неразборчивое, но насквозь злобное. Ему было очень больно, потому как «солдатик» попал по плечу аккурат той частью мешка, где лежали консервы. Не случайно, разумеется, попал – туда и метил.
Спартак схватил этого «жентельмена удачи» за отворот пальто, поднял с асфальта, левой рукой сдвинул ему шапку на затылок. И преспокойно сказал:
– Твою морду я запомнил. Встречу еще раз в этом районе – убью. Усвоил? Э-э, земеля... По глазенкам вижу, что не усвоил. Выходит, не дошла пока моя наука до печенок...
И Спартак, отпустив пальто, всадил гопстопнику резкий полукрюк точнехонько в солнечное сплетение. Тот беззвучно задвигал ртом, ну вылитая рыба, и, вытаращив глаза, осел на асфальт.
Как те же финны. По окончании боя, если поле боя оставалось за ними, они подползали и добивали раненых красноармейцев не по врожденной злобности национального характера, а по хуторской привычке любое дело доводить до конца.
Спартак тоже не испытывал к этому приблатненному типу ни злобы, ни иных каких чувств, и праздник возвращения тот не испортил, потому что праздника, собственно, и не было. Просто дела надо доделывать. Добить удальца – это чересчур, перебор выйдет, а проучить так, чтобы забыл сюда дорогу навсегда, следовало всенепременно.
Спартак раскрытыми ладонями врезал гопстопнику по ушам, заставив заскулить...
– Так, все, цинк [11] ! Ша, босота! Ну-ка по углам! – раздался под аркой уже другой – знакомый – голос.
– Он же дурной, Марс! У него котелок набок! – жалобно пропыхтел гопстопник снизу, вывернув голову и глядя на приближающегося Марселя во франтоватом пальто и пышной бобровой шапке. А затем неудачливый горлохват, не дожидаясь дальнейшего развития событий, проворно подхватил с асфальта упавшую ушанку и бросился наутек в сторону улицы.
11
Здесь: внимание! (блат.)
– Извини, Спартачок, – якобы виновато развел руки в стороны Марсель. – Шутка. Мы с корешем увидели, как ты сошел с рогатого,
Марселя скрючило в три погибели от короткого, почти без замаха, бокового в печень.
– Хороший удар, соседушка, – прошипел сквозь зубы Марсель, безуспешно пытаясь разогнуться. – Смачный. Рука быстрая, ой, йо-о... Прежде ты так не умел. Научишь?
– Научу. Прямо сейчас, – пообещал Спартак, вновь закидывая вещмешок за плечи. – Записываешься добровольцем в Красную Армию и делаешь, что прикажут...
– Все, я догнал, можешь не продолжать. А теперь ты прими от меня один маленький совет. – Марсель все еще не мог выпрямиться. Стоял, согнувшись, опираясь рукой о стену, переминался с ноги на ногу. – После того как вдарил, сразу отступай на пару шагов. А то я бы тебе запросто засадил пику в икру или в колено. Или кулаком по бейцалам... – Он наконец отдышался. – Ну, двинулись, что ли?
Они неторопливо вошли в заснеженный двор. Марсель, невысокий, широкоплечий, стриженный под «полубокс», с нагловатым огоньком в серых маленьких глазках, пер ровно и уверенно, вразвалочку. Издалека видно, кто таков. Жизненная цель соседа Спартака по коммуналке определилась еще в юности, и к ней Марсель стремился семимильными шагами.
Мела поземка, и было противно. Триумфального возвращения не получилось, равно как и не было напрочь никакого новогоднего настроения. Сволочь все-таки этот Марсель.
– А ты, я смотрю, арсенал подлых приемчиков тоже пополняешь, – мрачно усмехнулся Спартак.
– Ну так время-то идет, – Марсель поправил съехавшую на лоб шапку. – А насчет подлых – это ты зря. На войне тоже небось не думал, благородно – не благородно выйдет, а мочил, чтоб самого не замочили. Ты же с Финской причапал?
– Откуда знаешь? – Спартак снова достал пачку «Пушки».
– Два и два сложил. На, угостись, – Марсель на ходу слазил в карман пальто, достал и открыл золоченый портсигар. – «Герцеговина Флор». Такие курит сам отец народов.
– А мне свои нравятся, – сказал Спартак. – Кстати, тоже могу угостить. Не хочешь? Ну как хочешь. Тогда давай, шутник, выкладывай, что у нас во дворе нового?
– Нового хватает. Тебе вкратце или подробно?
– А как пожелаешь.
– А тебе с чего начинать – с общей политической ситуации или с какого-нибудь конкретного лица? – И добавил вроде бы бесстрастно: – Например, с Наташки Долининой.
Бесстрастный тон Спартаку категорически не понравился. Он остановился.
– А что у нас с Наташкой Долининой? – спросил он настороженно.
Марсель знал, как и весь двор, что у Спартака и Наташки из четвертого подъезда была любовь с седьмого класса. Юношески-романтическая, взаимная, трепетная и чистая. Продолжавшаяся вплоть до ухода Котляревского на финский фронт. А уж как убивалась Долинина во время проводов – о том до сих пор вспоминали.
Марсель чиркнул спичкой, протянул огонек Спартаку и, не глядя на приятеля, ответил кратко: