Второго шанса не будет
Шрифт:
– Да о чем ты, наконец?
Несмотря на внушительные габариты, Ленни оставался для меня мальчишкой. Я не мог воспринимать его советы всерьез. Поймите меня правильно. Он малый толковый, это известно. Мы вместе праздновали его поступление в Принстон, а потом на юридический факультет Колумбийского университета. Мы вместе проходили тест на способность к исследовательской работе и первокурсниками занимались в одном классе по химии. Но сейчас я видел приятеля, с которым болтался по округе душными ночами в конце недели. Мы садились в здоровенную колымагу его старика и ездили на вечеринки. В компанию нас всегда принимали, но без
– Значит, так, – промолвил Ленни, по привычке жестикулируя, – я хочу, чтобы отныне ты общался с полицейскими только в моем присутствии.
– Вот как? – Я нахмурился.
– Может, я дую на воду, но мне приходилось сталкиваться с подобными случаями. Не точно с такими, но… короче, ты понимаешь, о чем я. Первые подозреваемые – всегда члены семьи.
– Иными словами, моя сестра.
– Нет, иными словами, самые близкие. Или, если это только возможно, еще ближе.
– Ты что же, хочешь сказать, что полиция подозревает меня?
– Не знаю, право, не знаю. – Ленни замялся, но ненадолго. – Не исключено, совсем не исключено.
– Слушай, это ведь в меня стреляли, ты не забыл? И моего ребенка похитили.
– Никто не спорит, но на это дело можно посмотреть с разных сторон.
– Как это?
– Подозрения становятся чем дальше, тем сильнее.
– Это еще почему?
– Не знаю. Просто становятся. Слушай, похищениями детей занимается ФБР. Тебе ведь это известно? Если ребенок не находится в течение двадцати четырех часов, считается, что дело выходит за границы штата и передается в ведение федералов.
– Ну и что?
– А то. Для начала, скажем, в течение первых десяти дней они наводняют округу своими агентами. Прослушивают телефоны, ждут звонка с требованием о выкупе – словом, все в этом роде. Затем они начинают пришпоривать коней. В общем-то, это нормально. Бесконечно ждать невозможно, они отзывают команду и возвращаются к рутине: один-два агента. Соответственно меняется ход мысли. Так и сейчас: быть может, рассуждают они, Тару похитили не ради выкупа, а просто спрятали. Во всяком случае, полагаю, что твой телефон прослушивается. Я, правда, не уточнял, но обязательно уточню. Они наверняка скажут – мол, дожидаемся звонка с требованием выкупа. Может быть. Но одновременно рассчитывают, что и ты сболтнешь что-нибудь разоблачительное.
– И что с того?
– Надо быть осторожным. Не забывать, что все – все! – телефоны прослушиваются – домашний, рабочий, мобильный.
– Ну и что, что с того? Я ведь ничего не сделал.
– «Ничего не?..» – Ленни взмахнул руками, словно собрался взлететь. – Ладно, поостерегись все-таки. Быть может, тебе трудно будет в это поверить – смотри, не задохнись, когда услышишь, – но полиция известна тем, что умеет переворачивать свидетельства с ног на голову.
– Ничего не понимаю. Ты хочешь сказать – я числюсь подозреваемым лишь по той простой причине, что являюсь отцом и мужем?
– Да. –
– Спасибо, ты здорово прояснил ситуацию.
Зазвонил телефон, стоявший на тумбочке рядом с кроватью. Я был далеко от него, в противоположном углу.
– Можно? – Я потянулся к телефону.
Ленни опередил меня:
– Палата доктора Сайдмана.
Голос в трубке заставил его нахмуриться.
– Минуту, – отрывисто бросил он и передал мне трубку с таким видом, будто это рассадник микробов. Я с удивлением посмотрел на него.
– Да?
– Привет, Марк. Это Эдгар Портман.
Отец Моники. Теперь понятно поведение Ленни. Эдгар, как всегда, держится слишком официально. Есть люди, тщательно обдумывающие свои слова. Это избранная публика, вроде моего тестя: прежде чем открыть рот, она бережно кладет слово на весы.
Я разом напрягся.
– Привет, Эдгар, как дела? – Ответ, надо признаться, прозвучал глуповато.
– Все нормально, спасибо. Приношу извинения за то, что не позвонил раньше. Но со слов Карсона я понял, что ты оправляешься от ранений. Я решил, лучше пока тебя не беспокоить.
– Весьма признателен, – с едва заметным сарказмом сказал я.
– Н-да. Насколько я понимаю, ты сегодня выписываешься?
– Верно.
Эдгар откашлялся, что вообще-то для него не характерно.
– Не смог бы заехать домой?
Домой. То есть к нему.
– Сегодня?
– Да, и чем быстрее, тем лучше. И если можно, один.
Повисло молчание. Ленни вопросительно посмотрел на меня.
– Что-нибудь случилось, Эдгар? – спросил я.
– Марк, внизу тебя ждет машина. Поговорим при встрече. – Он повесил трубку.
Действительно, на улице стоял черный «линкольн».
Ленни вывез меня в кресле-каталке. Улица была мне знакома, ведь я вырос всего в нескольких милях от больницы Святой Елизаветы. Когда мне было пять лет, отец срочно доставил меня сюда в отделение «скорой помощи», где мне наложили двенадцать швов, а когда исполнилось семь… Впрочем, о сальмонеллезе вам уже известно. Потом я поступил в медицинскую академию и снял квартиру неподалеку от Колумбийского университета, в так называемом пресвитерианском районе. А потом вернулся в больницу Святой Елизаветы, правда, не в качестве пациента.
Я – хирург, делаю пластические операции, но не те, о каких вы подумали. Время от времени я выправляю носы, однако с силиконовыми нитями в руках вы меня не увидите. Не то чтобы я осуждал кого-либо. Просто у меня работа другая.
Моя область – восстановительная детская хирургия; этим делом я занимаюсь вместе со своей бывшей соученицей по медицинской академии, трудоголиком из Бронкса по имени Зия Леру. Мы состоим на службе в компании «Единый мир». В общем-то, мы с Зией сами ее основали. Работаем с детьми, в основном за границей, страдающими от разнообразных деформаций – врожденных, полученных в результате недоедания или физического насилия. Мы много разъезжаем по свету. В Сьерра-Леоне я занимался лицевыми травмами, в Монголии – волчьей пастью, в Камбодже – болезнью Крузона, в Бронксе – ожогами. Подобно большинству людей моей профессии, я получил изрядную подготовку. Прошел курс специализации по оториноларингологии, год потратил на восстановление тканей, далее – пластические операции, стоматология и даже офтальмология. У Зии за спиной то же самое, только она сильнее меня в челюстных операциях.