Второгодник
Шрифт:
Эту мистику трудно описать и понять. Похоже, детские рецепторы и органы чувств работают не так, как у взрослых, а на полную катушку и несут несравненно больше всяческой информации. С годами мы эти способности постепенно, пропорционально взрослению, теряем до тех пор, пока все вокруг не сделается пресным и перестанет приносить хоть какую-то радость.
— Сыночек, поешь и ложись, тебе еще рано вставать. Отлежись, а мне надо на работу сбегать. Я ненадолго, просто так не буду там высиживать.
Мама работала в библиотеке, а по совместительству ещё была и директором клуба. Все вместе это называлось культпросвет отделом, а мама — его руководителем. Начальник, однако!
Насладившись едой, я некоторое время бродил по комнате, а потом и по квартире. Меня завораживала открывшаяся мне какофония звуков, запахов и картинок, настолько все это нереально. Нереально в том смысле, что так не бывает, со мной никогда не было, но тем не менее вся эта катавасия наполняет окружающее ясным физическим смыслом. Парадоксальность ситуации заставила меня лечь на кровать и задуматься над простыми, на первый взгляд, вопросами: Все это сон или реальность? Я сплю? сошел с ума? или действительно перенесся в собственное тело семилетнего возраста?
То, что меня окружало, кричало о том, что все реально: мама, живая и теплая, когда ее обнимаешь; слышно, как бьется сердце; картошка, та самая, из детства; щипки и шлепки по разным частям тела вызывают знакомые ощущения. Ни одной неожиданности, кроме того, что обостренно ярко и сочно. На другой чаше весов пудовыми гирями лежали жизненный опыт и старческий цинизм — так не бывает! Потому что никогда! Назови, у кого так было, — и я поверю в эту сказку!
Я продолжал лежать, а окружающая действительность давала о себе знать разными новыми звуками: хлопнула входная дверь, где-то под кем-то стукнула табуретка на неровном полу, зашуршал тюль у открытой форточки, и оттуда вдруг потянуло запахом хвойного леса. У противной стороны аргументы оставались прежними: так не может быть! Однако эта твердолобость подмывала первоначальную несокрушимость ее позиции. Жизнь вокруг, органы чувств, ощущения, а главное — страстное желание того, чтобы все это оказалось правдой, — начали медленно, но уверенно, перевешивать.
Этому способствовало еще и то, что последние годы своей жизни, особенно пенсионные, я любил читать книжки про попаданцев. И, таким образом, оказался подготовленным перцем, то есть моя психика удивительно спокойно восприняла все эти кульбиты сознания. Доставляло волнение лишь то, что все может оказаться ненастоящим и развалиться, как сновидение. Я боялся проснуться.
Окончательно поверить в реальность происходящего пришлось после того, как случайно дотронувшись рукой до своего носа, мгновенно породил ту самую Боль, которую уже начал забывать. Во сне так не бывает. По мере распространения этой мысли по телу, меня наполняла радость и щенячий восторг. Значит, все-таки ПОПАЛ!
По закону жанра мне следовало бы представиться и начать строить планы по спасению Отечества и изменению мировой Истории, но, увы, мое тело просто лежало, млело и эгоистично плевать на все хотело.
Представиться, конечно, представлюсь, как иначе. Более того, попробую представить себе, чем может заняться шестидесятилетний мужчина в семилетнем теле. Попробуйте вообразить — это несложно — что вам на старости лет предложили годик посидеть за партой и поизучать букварь и природоведение. Представили? Вот и я о том же…
Итак, кто же и что же я такое?!
Детские годы, до восьмого класса включительно, можно опустить, потому что они ничем не отличались от школьных лет миллионов советских мальчишек: много школы, много спорта и много
Имеет значение только то, что в эти годы родилась и окрепла моя страсть к чтению. Она осталась со мной на всю жизнь. Чтец я запойный. Это когда вы не можете оторваться от книжки всю ночь, даже сидя на горшке в туалете, потому что больше негде сидеть, потому что все спят. Благодаря школе, которая привила мне отвращение к классической литературе, моя страсть имеет единственное ограничение: Толстой, Достоевский, Тургенев…, бр-р, терпеть ненавижу, — а так, читал я всю свою жизнь, каждый день, при первой возможности.
После восьмого класса поступил в Суворовское училище и на долгие 14 лет начался мой "роман" с Вооруженными силами. Трудное и противоречивое время: с легкостью учился на отлично, стал подготовленным специалистом, но офицером был никудышным. Армию не любил, причем во всех ее проявлениях. Хорошо знал технику и любил ее водить, но ненавидел запах солярки и с трудом надевал промасленный комбинезон; стрелял неплохо, но физически ненавидел запах горелого пороха… Бесконечные полигоны, бег зигзагом по кочковатым полям, прогулки с рюкзаком и оружием на дровах с неуместным названием — лыжи… Да мало ли, что еще я не любил — все не любил!
Кроме физической нелюбви, с этой дамой, армией, у нас была еще и психологическая несовместимость. Ее природа тоже скрывалась во мне: я не умел подчиняться. Думаю, не надо объяснять, как тяжело живется такому человеку в условиях всеобщей тяги к беспрекословному подчинению. Бесконечное искрение наших отношений имело вполне понятные последствия. Я много, очень много времени проводил на гауптических вахтах, и меня регулярно футболили из части в часть. За двенадцать лет службы я провел на гауптвахтах в общей сложности примерно год. Собственно, гражданская жизнь приняла меня прямо с родной гауптвахты на Садовой в Ленинграде. Ко всему прочему, за семь лет службы офицером я сменил семь воинских частей. География обширна: от Германии до Камчатки. Мировой рекорд, наверное.
Однако, несмотря на взаимное отторжение и на то, что в последние годы советского времени армия находилась, мягко говоря, в плачевном состоянии и мои претензии к ней зачастую были обоснованными, — ни тогда, ни сейчас никому не скажу о ней ни одного плохого слова. Более того, и сейчас, и тогда, и в маменькино-дезертирских девяностых, и в будущих десятилетиях — считаю, что все парни должны проходить через армию, несмотря на армейскую тупь, неуставные издевательства, опасность и горячие точки… Должны — и всё тут! Мы и так стремительно теряем мужское начало в нашем обществе — няни, воспитатели в садике, учителя в школе — женщины, да и в семьях по части воспитания детей они чаще всего доминируют. Информация к размышлению, однако…
Без ненависти отношусь к армии еще и потому, что отчетливо понимаю, что сформировался и стал таким, какой я есть, во многом благодаря ей. Что толку поливать армейские порядки грязью, если в противном случае я был бы кем-то другим. Мыслил и делал все иначе. Не факт, что получилось бы лучше, чем есть. С моим шебутным характером совсем не исключено было оказаться за решеткой, как некоторые мои одноклассники.
В армейские годы родилась вторая моя пожизненная страсть — практическая педагогика и, отчасти, социальная психология. Более того, мне посчастливилось два с половиной года поработать над внедрением педагогических принципов А.С. Макаренко во вверенных мне подразделениях. Это были самые счастливые годы в моей жизни. Такого воодушевления и какой-то одухотворенности я больше никогда не испытывал.