Второй ошибки не будет

Воронова Мария

Мануйлов успокаивается, снова опускается на стул и закуривает новую сигарету.

– Вывела меня, дура!

– Тебя сюда никто не звал.

Обида легонько колет мелкими иголочками, как бывает, когда восстанавливается кровоток в замерзших руках или ногах, но я знаю, что поддаваться ей нельзя. Не дай бог выйти из равновесия, встретиться лицом к лицу с собой и понять, как чудовищно ты изуродовала своими собственными руками свою собственную единственную и неповторимую жизнь. Если осознать, что с тобой на самом деле происходит, то рухнешь в бездну,

на дне которой или самоубийство, или беспросветный алкоголизм, что по большому счету тот же суицид, только растянутый во времени.

Нет, если думать, вспоминать и сердиться, то пропадешь. Только апатия и чай с тортиком, ибо единственное спасение – это анабиоз.

– Господи, какое счастье, что я на тебе не женился, – вздыхает Мануйлов, – а ведь хотел.

– Не ври!

– Хотел, но, слава богу, вовремя понял, что с тобой что-то не так.

– И что же? – спрашиваю, хотя ясно, что не надо.

Мануйлов смеется:

– Да ты в зеркало на себя посмотри! Раскисшая баба! Ну что ты лезешь со свиным рылом, что строишь из себя, я же помню, что ты дерьмо готова была жрать с лопаты ради лишнего рубля, а тут вдруг принципиальность взялась не пойми откуда.

Нет, нельзя его слушать, он специально так говорит, от злости.

Тем временем Мануйлов достает из внутреннего кармана пиджака бумажник и вынимает оттуда розовую купюру:

– Хочешь?

– Убери.

– Ты же за копейку удавишься!

– Ничего подобного.

– Неужели? А что ж магнитофон мне не отдала? Кстати, я через полгода уже купил новый, так что не думай, что ты сильно меня тогда уела.

Точно, магнитофон, серебристый «Шарп», чудо техники, последний на тот момент писк моды, лежит у меня в дальней кухонной тумбочке вместе с тяжелой латунной ступкой, туркой и формочками для печенья. Это утварь для семейных людей, поэтому тумбочка не открывалась уже много лет.

Тогда я думала, что он откладывает деньги на нашу свадьбу, а он купил магнитофон и женился на Алине Петровне.

Я не отдала «Шарп» не потому, что он был куплен на мои средства, хотя, в сущности, дело обстояло именно так, все бытовые расходы лежали на мне, нет, я притырила его из совсем других соображений. Все было сказано, точки над «и» расставлены жестко, но я почему-то надеялась, что он придет за магнитофоном и тогда я найду какие-то волшебные слова и смогу уговорить его остаться.

Это японское техническое чудо, приобретенное у какого-то морячка, было моим последним шансом на счастье.

Не сработало. Так, может, швырнуть его Мануйлову в лицо?

– Ну что, – скалится он, – вижу, разгорелись глазки. Может, мало десятки?

Пожимаю плечами. Главное сейчас – не поддаваться, не думать, что в его словах есть хотя бы доля правды.

– Могу дать и четвертной, я человек не бедный.

Ему весело, я помню, что после вспышек ярости у него всегда приподнятое настроение.

– Посиди, я сделаю тебе кофе, и поговорим, как взрослые люди.

Я выхожу на кухню.

Сквозь тонкую стенку слышу, как Мануйлов

расхаживает по комнате, напевая себе под нос. Вот и появился повод открыть забытый шкафчик с утварью для семейных людей. Половицы скрипят у него под ногами, а я, гремя посудой, стараюсь приготовить кофе именно так, как он любил, крепкий, с щепоткой соли и перца, и снять с огня за миллисекунду до закипания.

Интересно, варит ли ему кофе Алина Петровна?

Маленькую чашку костяного фарфора беру из серванта в комнате, заодно прихватываю шаль, потому что от волнения меня всегда знобит.

– Итак, ты готов заплатить за нужный тебе результат? – ставлю кофе на журнальный столик. – По-прежнему без сахара?

Он берет чашку и делает маленький глоток:

– Что ж, неплохо. Хотя бы кофе варить ты еще не разучилась.

– Спасибо, – я кутаюсь в шаль, – давай к делу.

– Так я все сказал. Четвертной билет устроит?

– То есть ты даешь мне двадцать пять рублей, а я рисую нолик вместо двух промилле в экспертизе крови Воскобойникова?

– Ну да, – Мануйлов раздраженно пожимает плечами, – или так, или получаешь крупные неприятности.

– Непростой выбор, – улыбаюсь я.

Мануйлов говорит, что думать тут нечего, и требует, чтобы завтра в одиннадцать часов готовое заключение лежало на столе у Алины Петровны.

Я молча протягиваю руку и забираю у него двадцать пять рублей не столько потому, что люблю деньги, сколько потому, что их любит он.

Оскорбления мои на него не действуют, так хоть по кошельку ударю, и то хлеб.

Раз он так легко расстался с деньгами, значит, рассчитывает получить за эту экспертизу что-то очень важное, ибо я никогда не поверю, что им движет светлое желание укрепить в сознании народа веру в непогрешимость его вождей.

Интересно, что обещали дружному семейству? Повышение по службе или путевку за границу? Или улучшение жилищных условий? Что-то очень серьезное, иначе Мануйлов сюда не приперся бы.

Закрываю дверь за неожиданным визитером, смотрю на часы. Фильм начнется через пять минут, слава богу, я ничего не пропустила. Гад Мануйлов не заставит меня отказаться от моих вечерних планов. Ставлю чайник, несу тортик к своему любимому креслу перед телевизором. Сладкое вкупе с интересным неплохо заглушают гнев и тоску, на себе проверено.

Главное сейчас – не смотреть на себя его глазами. Не думать о том, что я никто и звать меня никак, потому что это правда. Как там в романе «Мастер и Маргарита»? «Теперь его уносил, удушая и обжигая, самый страшный гнев, гнев бессилия». Хочется спросить: ах, Пилат, что ты знаешь о бессилии, если никогда не был простой советской женщиной средних лет?

Сентябрь

Худшие опасения Ксюши сбылись на следующее же утро. Обычно первые красавицы класса Лена с Олей и примкнувшая к ним упакованная Киса даже не смотрели в ее сторону, но сегодня бросились ей навстречу, как только она вошла в класс.