Второй после Солнца
Шрифт:
Входила мать – приносила кофе с бутербродом. При её появлении Павел вставал, тепло благодарил за работу – ибо настоящий коммунист личным примером должен привлекать в свои ряды всех наделённых душой, способных наблюдать и делать из увиденного выводы.
Он садился за книги: пора было подправить великое учение, оно не должно было стоять на месте – не старым же партийным бонзам, профукавшим свою малину, променявшим вечно живое и верное учение с властью в придачу на золотого тельца – в самом же деле, было его переписывать. Учение о диктатуре пролетариата, план восстания, стратегия
Попутно он развил один из важнейших законов диалектики и творчески применил его на пользу делу развития человечества, за что был удостоен Партией звания Доктора партийных наук. Вкратце открытие Павла сводилось к следующему. Сокращение количества коммунистов совершенно очевидно привело к снижению уровня жизни в стране, и здесь мы имеем прямое следствие закона перехода количества в качество. Далее путём вычислений Павел показывал, что если увеличить количество коммунистов до хотя бы доперестроечного уровня, то другой уровень – жизни – должен резко и практически пропорционально подняться, а если довести количество коммунистов (хотя бы) до 100 процентов – то наступит полное изобилие и мир во всём мире – иначе говоря, коммунизм.
И при всём этом Павел был завзятым аркашистом, ибо в Аркаше он видел готового человека будущего, над селекцией которого безуспешно бились горе-педагоги ушедшей в небытие страны.
И когда Павел сделал попутное тригонометрическое открытие (сопоставляя количество коммунистов с уровнем благоденствия, он открыл гиперболическую параболу и параболическую гиперболу) и совсем уж попутное филологическое открытие: слово «товарищ», применённое к женщине, должно оканчиваться на мягкий знак – только Аркаша и сумел оценить всю важность и своевременность этих открытий.
Но Витюшу хрен ограбишь, хрен унизишь и хрен подавишь. Есть такие люди: они не гнутся и не ломаются.
Витюша – настоящий сермолист. Настоящее не бывает.
– За нами – самое правильное в мире учение, а за вами – что? – периодически вопрошает Витюша.
Я наблюдаю за ним влюблёнными глазами. Я мотаю на ус тактику общения с массами, я медленно, но всё же усваиваю его науку побеждать.
Вот он работает с подрастающим поколением: его бойцы приводят к нему внуков и правнуков для приёма в пионеры.
Чувствуется, Витюше не нравятся их причёски: у одного – слишком длинная («Скрипач, понимаешь»), у другого, наоборот, короткая – под бандита. В вопросах одежды Витюша проявляет себя большим демократом: короткие юбки пионерок его, как минимум, не пугают.
От его собственной причёски несёт мутным запахом никогда не мытых волос.
– А его Инесса вылизывает, зачем ему мыться, – ехидно замечает Октябрина – тётка с несносным характером, вообразившая себя Витюшиной оппозицией.
Сам Витюша говорит по этому поводу
– Настоящий сермолист хорош в любом виде. Самый грязный, самый оборванный сермолист мне дороже, чем любой холёный буржуй и уж, тем более, буржуйка.
И оппозицию Витюша пока терпит. Возможно, он ещё не выработал тактику борьбы с этим партийным недомоганием.
– Когда был Витя маленький, с курчавой головой, – пою я так, чтобы слышала Октябрина, но не слышала Инесса – тётка не менее противная, чем Октябрина, но гораздо более лояльная к руководству.
Только в больную оппозиционную голову Октябрины могла прийти мысль, что Витюша позволяет Инессе копаться в своей голове, в своём, как выражаются окружающие, Доме Советов.
А я завидую светлой товарищеской завистью и Инессе, и Октябрине: у них блестящие революционные имена. Я же – как есть, Иудушка. И такса у меня соответствующая – тридцать стобаксовых купюр.
Витюша систематически укоряет меня за моё неподобающее имя.
– Иудушка, – говорит он, покачивая немытой, но вылизанной головой, – ты и есть Иудушка. Ну что с тебя взять? И можно ли совершить мировую революцию с таким непролетарским именем?
Я терплю: мой испытательный срок не закончен.
Павел явился к Аркаше задумчивым, как алебастровый Ильич на центральной площади города Алпатьевска. Недавний инцидент, казалось бы, не оставил на нём заметного следа, и всё-таки вундеркинд углядел в Павле некое усложнение, некий даже лёгкий хаос: давешний вундеркиндов кусочек истины повлиял на него как гель вкупе с феном – на наибанальнейший правый пробор наибанальнейшего банковского клерка. Аркаша очень надеялся на то, что эта прибавка в качестве позволит Павлу дольше обычного продержаться на ринге.
– О чём задумался, детина? – осведомился Аркаша, выводя Павла из задумчивости. – О сошке? Или о плошке? Или прочитал что-нибудь из Глюкова? Вижу, вижу, не читал – давно, похоже, не читал. А хочешь, позовём отца Валентина? Отец Валентин, как обычно, достойно представит весь мир распутства и обжорства. Сядете и задумаетесь вместе.
– Хочу, – встрепенулся Павел. – Ты знаешь, ни с кем я так не мечтаю схватиться, как с отцом Валентином.
– Ганга, – попросил Аркаша, – пригласи Его Преподобие.
– Поняла, – с пониманием сказала Ганга. – Приглашаю и ухожу, ухожу, ухожу. Если что – я в именьице.
Они называли именьицем принадлежащую Аркаше обширную огороженную территорию в водоохранной зоне на берегу Чуинского водохранилища, на которой располагались несколько умеренной скромности строений.
– Не забудь нам только подкрепление отставить, – напомнил Аркаша.
«Ну и нафига вы это всё же затеяли? – мысленно спросил он себя. – Извольте пояснить!» «Да пошёл ты!» – мысленно ответил себе Аркаша. «Ну вы и хамло», – мысленно отреагировал на это Аркаша. «А в морду? – мысленно поинтересовался Аркаша. «Вот оно, твоё хвалёное воспитание!» – мысленно воскликнул слегка уязвлённый Аркаша, потерпев очевидное моральное поражение.