Второй Салладин

Хантер Стивен

– Мальчик. Мигель.

– Зря он не остался с мамочкой, – сказал Роберто.

Тревитт сидел, прислонившись спиной к дереву, его ружье лежало рядом. Вокруг в пыльном великолепии высились безжизненные горы. Он поискал глазами ястреба, но тот исчез. Он огляделся по сторонам: такое впечатление, что его каким-то образом занесло на луну.

– Эй, patron, – окликнул Роберто Рамиреса, который неторопливо приближался к ним, – norteamericano хочет отправиться на выручку маленькому сопляку.

– Вас только убьют, мистер. Эх, что же ты не выстрелил? Надо было застрелить его.

– Я не слишком хорошо его видел, – промямлил Тревитт.

– У этой винтовки отличный прицел. Ты должен был видеть стервеца

как на ладони. Может, ты просто неправильно им пользовался.

– Он всего лишь ребенок! – заорал Тревитт, вскакивая на ноги. – Идемте, нам нельзя здесь задерживаться. Давайте спускаться. Может быть, еще не поздно.

Он решительно зашагал вниз по склону. Они не пошли за ним, и он обернулся и пригвоздил их твердым взглядом.

– Давайте спускаться, – ледяным тоном приказал он.

– Ты, наверное, спятил, – сказал Рамирес. – Идти туда? Да они просто тебя убьют. Тебя так и так убьют, но к чему торопить события?

Он захохотал.

– Я проголодался. Давайте поедим. Они скоро вернутся.

– Мы должны спасти малыша! – рявкнул Тревитт снова.

– Он действительно спятил, patron, – повторил Роберто.

Взгляд его стал изумленным.

Два мексиканца, пересмеиваясь, двинулись мимо него в хижину.

Тревитт стоял один, прижимая винтовку к боку. Он проводил толстяка и парнишку взглядом. Они перешагнули через тело Оскара Месы и скрылись в хижине.

Тогда Тревитт тоже зашагал вниз по склону к хижине за тортильями.

Глава 39

С приближением ночи Чарди стало не по себе. Он по опыту знал, что поздно вечером, когда остаешься один, мысли, над которыми не властен, выползают и терзают тебя.

Когда он нашел Джоанну в ее машине, в сполохах красно-синих мигалок, через улицу от спешащих полицейских и медиков и стекающейся толпы зевак, он ощутил, что в голове у него образовалась странная западня. Он смотрел на женщину, безошибочно зная, что произошло, и почему, и как: теперь он это понимал. Нахлынула боль, от которой невозможно было дышать, которая едва не свалила его на тротуар.

Ему тогда показалось, будто кто-то велел ему не глупить.

Воспоминание не угасало, напротив, оно только обострилось за последние несколько дней, пока он играл в баскетбол с чернокожим почтальоном и его друзьями.

"Держи себя в руках", – твердил кто-то.

Голос был трезвый и спокойный, он звучал почти сочувственно.

"Пол. Не глупи".

Чарди вернулся от Данцига и был один в своей маленькой квартирке в Сильвер-Спринг. Баскетбольный матч по телевизору закончился, было поздно. Он успел выпить несколько банок пива. Вытащил из шкафа новый костюм, свежую сорочку и туфли на завтра. Ему хотелось еще пива, но Пол не знал, стоит ли снова одеваться и колесить по округе в поисках круглосуточного магазина или бара, где продавали бы выпивку на вынос.

"Не глупи", – велел он себе.

Но голос был не его. Учтивый, приятный, плавный, американский, он принадлежал толстому коротышке лет пятидесяти, с живыми цепкими глазами и редеющими, светлыми, почти льняными волосами. На нем была советская армейская форма с майорскими погонами и эмблемой ракетных войск на мундире, но на самом деле он был из КГБ. Форма не оставляла в этом никаких сомнений: ни один советский кадровый военный не посмел бы показаться в стране третьего мира в таком неприглядном виде: растрепанный, мундир весь в пятнах, неглаженный. Обычный человек не надел бы такую форму из страха получить немедленный выговор и дисциплинарное взыскание; значит, ее хозяин не был обычным человеком. Он обладал особыми привилегиями. Ему дозволялись его чудачества.

– Пол, – сказал он. – Брось. Давай не будем глупить, ладно?

Арабские ночи Чарди, которых насчитывалось не тысяча и одна, а всего-то

шесть, вновь начали воскресать в его памяти.

– Все это так сложно, – говорил Спешнев. – Я предпочел бы быть твоим другом. Честное слово. Ты поговоришь со мной? Пожалуйста, Пол.

Но Чарди не хотел говорить. Он помнил, как настраивал себя: ничего им не говори. Если начнешь, то уже не остановишься. Не говори им ничего. Сдашься первый раз – сдашься совсем, целиком и полностью. Время. Тяни время.

Он разглядывал свою камеру. Здесь, внизу, стены отсыревали. Воздух был влажным, почти плотным. Эту клетушку, должно быть, вырубили в скале тысячу лет назад рабы. Кто знает, чьи страдания она видела? Неужели она всегда служила пыточной камерой?

– Пол, позвольте мне объяснить, что вас ждет. Я намерен приказать выжечь на вашей спине дыру. Больно будет – в общем, боль будет неописуемая. Но я думаю, вы сможете ее вытерпеть. Вы очень храбрый человек. Думаю, вы сможете ее вытерпеть. Затем завтра, Пол, завтра, я прикажу выжечь на вашей спине вторую дыру. У вас будет весь вечер, чтобы подумать о дыре, которую они выжгут. Вы будете точно знать, каково это. Никаких неожиданностей. Через день, Пол, я выжгу третью дыру. У вас будет целая ночь, чтобы подумать об этом. И так далее, и так далее, Пол. Если кончится место на спине, мы перейдем к груди. Понимаете? Вот что вас ждет, Пол. Вот и все, что вас ждет.

"Ты сможешь, – твердил он себе. – Ты сможешь это выдержать", – внушал он себе.

"Ты сможешь, ты ведь Чарди, ты крутой. Ты ведь хотел этого всю жизнь. Чтобы убедиться, какой ты крутой".

На его спине выжгли первую дыру.

* * *

– Пол, это нелепо, – сказал ему Спешнев на второй день. – Чего вы добьетесь своим упрямством? В конце концов мы все равно выиграем, иначе и быть не может. Но задумайтесь: что именно мы выиграем? Сказать по чести, не особенно многое. Мы выиграем сиюминутное преимущество, ничтожный перевес в силе. Возможно, я получу повышение или стану на несколько дюймов к нему ближе. Ну и что? Неужели мир по-настоящему изменится? Неужели одна система настолько лучше другой? Конечно же нет. Давайте взглянем в лицо фактам: наши страны каждую секунду противостоят друг другу на тысяче разных фронтов, в тысяче различных поединков. Из одних выходим победителями мы, из других вы. Но ничто всерьез не изменяется. Процесс перемен медлителен, и усилия одного человека никак не могут повлиять на него. Ну и какой смысл противиться нам? Никакого. Эти ваши попытки строить из себя героя – просто курам на смех. Здесь, в этой камере, вы герой, настоящий американский герой, сражающийся с болью, с психологическим давлением, сражающийся в одиночку, без чьей-либо помощи, без надежды, сопротивляющийся всему, что мы можем сделать с вами. Это невероятно, это берет за душу. Вы заслужили мое уважение. Я и вполовину так хорошо не смог бы держаться. Раскололся бы на первом же сеансе. Вы боец. Пол, неужели мне придется отдать приказ прожечь в вас вторую дырку? Неужели придется? Неужели вы вынудите меня? Руки у Чарди были связаны в запястьях перед собой; он видел древние камни и чувствовал запах собственного закисшего пота. Всю ночь он думал о своей спине.

– Пол, прошу вас. Помогите мне. Мы можем сотрудничать.

На его спине выжгли вторую дыру.

* * *

– Как прошел вечер, Пол? Охранники говорят, вы всю ночь кричали. Они утверждают, что вы несколько раз просыпались от кошмаров. Наверное, психологическое давление, которое вы испытываете, просто чудовищно. Я знаю, что это дело и мне самому дается нелегко. Надеюсь, сегодня все закончится и мы сможем сотрудничать. Что скажете, Пол? Думаете, вы сможете мне помочь?

Чарди молчал; краем глаза он видел Спешнева – тот стоял чуть сбоку и позади него в своей мятой форме.