Второй шанс.

Шишина Ксения

– И что же это?

– Я не допущу, чтобы её забрали в никуда.

– Как ни странно, это я уже и сам понял. Но что ты хочешь, чтобы я сделал?

– Всё, что необходимо и продиктовано правилами. За исключением разве что одной вещи. Я не против того, чтобы официально её опекуны перестали таковыми быть, и мне даже не нужно пособие, те средства, которые им продолжали всё это время незаслуженно выплачивать, в том смысле, что Кензи на них не претендует, но я готов за неё

поручиться, чтобы ей не пришлось рисковать оказаться разлучённой со своим ребёнком. Должны же, ну я не знаю, быть у вас хоть какие-то связи…

– Предположим, только лишь предположим, что они есть. Но тебе-то всё это зачем?

– Чтобы, скажем так, стать лучше. На весомую причину тянет?

– Я посмотрю, что можно сделать, но, Николас?

– Да?

– Всем не помочь, и каждого не спасти. Это никому не дано. Просто чтобы ты знал.

– Я знаю.

– Но ты ведь понимаешь, что до прояснения всех обстоятельств дела я, и правда, вынужден тебя сместить?

– Справедливо, шеф, – единственное, что говорю я в ответ, ведь во всех отношениях это действительно закономерно и заслуженно. Под каким бы углом я не видел всю историю целиком, правила непреложны, и даже если прямо сейчас мне хочется послать их куда подальше, я тоже, как и все остальные, обязан им следовать и подчиняться. Они довлеют и над нашим шефом, так что всё правильно.

– Но прежде, чем ты уйдёшь, изложи мне всё сказанное и в письменном виде, а потом вали на все четыре стороны. И чтобы до пятого числа я тебя здесь не видел. Проведи эти дни с семьёй. Можешь считать, что это приказ.

Кивнув, я выхожу из кабинета и почти тут же попадаю под перекрёстный огонь Гэбриела. По направлению к столу меня провожают и другие взгляды, но не всё так критично и жутко, как могло бы быть, и, если подумать, я легко отделался. Подумаешь, несколько незапланированных выходных дней. В преддверии Дня независимости это даже к лучшему, ведь в последний раз мы с родителями виделись ещё до всей этой истории с Кензи, когда отмечали мой День рождения, а с тех пор у меня столько всего произошло и продолжает происходить, что наверняка уйдёт не один час на то, чтобы всё им рассказать. Но едва эта мысль приходит мне в голову, как я понимаю, что не смогу сказать им ни единого правдивого слова. Они просто не поймут, а значит, нужна сжатая и сокращённая версия, объясняющая, кто такая Кензи, и почему я вообще привёз её с собой. Почему-то тот вариант, в котором они с ребёнком остаются у меня дома, в то время как я уезжаю к родителям, провожу время в своё удовольствие и, возможно, даже остаюсь у них на всю ночь, я даже не беру в расчёт. Но я подумаю об этом позже, а пока надо заполнить

новый отчёт, и чем скорее, тем лучше, чтобы лишний раз не попадаться на глаза ещё не совсем отошедшему от устроенной мною нервотрёпки шефу. Особенно учитывая тот факт, что продолжение ей однозначно гарантировано.

– Так что стряслось? – сложив руки на груди, садится на край моего стола Гейб, чуть ли не заглядывая в пока ещё чистый лист бумаги, лежащий передо мной. Но быть ему таковым осталось недолго, ведь моя ручка уже начинает скользить по белой поверхности, выводя мало продуманные, но чёткие и понятные слова. А ясность и аргументированность в нашем деле прежде всего. Даже в оформлении документов они играют далеко не последнюю роль. – Что ты там пишешь?

– Помнишь, ты говорил, что мне необязательно заявлять в службу опеки и подавать рапорт?

– Так в этом и заключается проблема?

– Да. Из больницы всё равно обо всем доложили.

– И Свенсон узнал много нового.

– А я ещё и состряпал недостоверный отчёт о том вызове, опустив многие детали.

– И что теперь?

– И теперь я отстранён. Как минимум до пятого числа. А может быть, и дольше. Если до тех пор ничего не урегулируется.

– А что должно урегулироваться?

– Всё это.

– А чего ты вообще хочешь?

– Я знаю лишь то, что не хочу, чтобы она провалилась в небытие, как когда-то Алекс, – впервые за долгое время я произношу её имя вслух, и это кардинально отличается от тех мгновений, когда оно просто всплывало в моих мыслях. Она умерла больше пяти лет назад, а я по-прежнему прилично далёк от того, чтобы, вспоминая о ней, не испытывать болезненных ощущений и не терзаться от некоторого чувства вины. Когда же это уже наконец кончится, и я стану свободным? Или это будет продолжаться вечно и всегда? До тех самых пор, пока я жив?

– Так это спасение утопающей?

– Выходит, что, пожалуй, так. Тогда я не справился, но сейчас это не повторится. Ты был прав, мои демоны не дают мне покоя, и, с одной стороны, исчезнет Кензи, наверное, исчезнут и они, но откуда тогда ощущение, что всё будет с точностью до наоборот? Пресловутая и странная уверенность, что если её заберут, то я лишь сойду с ума, гадая, где они, что с ней, и не разлучили ли их вообще против воли?

– Ты меня пугаешь, Ник.

– Я и сам в себе иногда вызываю это чувство. Ну да ладно. Мне здесь больше нечего делать.

– И куда ты сейчас?

– Домой. Куда же ещё?

– Обещаешь?

– Клянусь.

– Я всё равно за тебя волнуюсь.

– Или за Кензи?

– А мне стоит за неё переживать?

Конец ознакомительного фрагмента.