Второй вариант
Шрифт:
– Согласны, если ты костерок поджигать будешь,- рассмеялся Карянов.
– Костерок ерунда, а вот дымовые шашки можно попробовать. И тащить легче, и в разных местах гореть будут. На них лучше купятся,- перевел разговор в деловое русло Спасских.
– А ты подумал о том, что пока шашки растаскивать будем, все минные поля перепашем,- возразил Вашлаев.- Тут надо все основательно взвесить.
– Пока ты "взвешиваешь", командиру втык сделают.
– Ребята, взгляните-ка на этот рисунок, - снова подал голос Карянов.
На только что полученном
– Хочешь фрицам письмо отправить в этом конверте?
– усмехнулся Шарапов.
– Да не-е-ет. Нарисовать покрупнее и повесить. Вот тут-то они огонь откроют!
Конверт пошел по рукам. Ребята загорелись. Половину разведчиков война, как и Шарапова, оторвала от школьных парт, и поозорничать они любили, а тут представлялась такая возможность. Даже старички, Родионов и Селютин, одобрили предложение Карянова, даже Вашлаев не предостерегал, а Латыпов предложил:
– Если рисовать, так мою.- Достал давно вырезанную из журнала карикатуру на Гитлера и пояснил:- Это он после Сталинграда. Все лицо в наклейках.
– А где найти художника?
– голосом Вашлаева спросил Полуэкт.
– Фью, сами будто не нарисуете?
– разведчики давно обращались к нему на "ты", но иногда по непонятным причинам начинали вдруг "выкать".
– На листок бы перерисовал, а тут же большую надо.
– Сумеете, товарищ младший лейтенант. Здесь важно главное сходство уловить, а чем дурнее получится, тем лучше.
Один раз Полуэкт карикатуру рисовал. В третьем классе, на Мистера Твистера, бывшего "министра" и миллионера, и получил за нее первую премию линейку и резинку. Домой мчался со всех ног, распахнул дверь и крикнул с порога: "Мама, мне премию дали! Вот посмотри!" Протянул зажатые в вспотевшей руке сокровища. Мать поняла его возбужденное состояние, полюбовалась подарками и похвалила: "Постарался - и получил. Надо, сынок, все хорошо и по уму делать, в любую работу усердие вкладывать, тогда и уважение к тебе будет". Слова матери запомнились.
Мистер Твистер у него получился, а Гитлер?..
– Не нарисовать мне, ребята. Да и на чем?
– Сходите к ПНШ-2. Пусть простыней привезет. Остальное сами достанем.
Упоминание о Лобатове и совсем расхолодило. Высмеет, детский сад упомянет... А ребята завелись, им не терпелось действовать. Они бунт подняли, грозили, что сами пойдут к ПНШ-2 и рисовать будут сами, если он отказывается. Пришлось пойти. Лобатов, пойми его попробуй, тоже в азарт вошел:
– Дело придумали! На Новый год мы им такой "праздничек" устроим, что не вытерпят, раскошелятся.
Не откладывая дела в долгий ящик, съездил Лобатов в тыл, привез четыре сшитые вместе простыни и ведро колесной мази. Взводные умельцы тут же растолкли ее, добавили уголь, чтобы была почернее, сделали кисти и выровняли площадку. Все готово, рисуй, командир!
Он хотел сначала сделать углем контур, но всмотрелся в карикатуру и решил, что этого носатого изверга "схватит" и без наброска. Храбро ступил на полотно, фуражечку помятую
Первый день нового, тысяча девятьсот сорок четвертого года начинался медленно и неуверенно. Долгое время карикатура была не видна, разведчики забеспокоились даже, не сняли ли ее немцы ночью, но вот огромное красное солнце приподнялось над землей, бледнея, поползло вверх, на какое-то время скрылось за тучей, а когда вышло из-за нее, высветило полотно так, что рисунок стал виден и с обратной стороны.
Ликующие возгласы пронеслись по окопам, а на обороне противника первозданная тишина. Как будто ничего не случилось, как будто не карикатуру, а настоящий портрет повесили русские, и все радуются этому и почтительно взирают на своего фюрера. Полуэкт недоуменно взглянул на Лобатова.
– А ты как думал? Стрельни, и загремишь в концлагерь, если на месте не шлепнут.
– Согласовывают. К начальству побежали,- расплылся в улыбке Латыпов.
Через час с южной окраины без маскхалатов - не оказалось, видно, под рукой, поползли шестеро. Это днем-то, при ясном солнышке!
– Не стрелять!
– крикнул Лобатов.- Пусть поползают в праздничек.
– Надо было мины поставить, маленькие, пехотные.. Почему не подсказал, Вашлаев?
– подковырнул, приплясывая от холода и нетерпения, Тинибаев.
– И без них не снимут,- не сводя глаз с немцев,, отмахнулся Вашлаев.
С остановками, медленно, немцы ползли вперед и были уже метрах в ста от столба, на котором висела карикатура, когда Лобатов попросил пулеметчиков пугнуть их. Очередь только началась, а шестерка вскочила и, петляя, понеслась назад под улюлюканье и свист разведчиков. Через полчаса еще четверо показались. В маскхалатах. Эти сначала двигались короткими перебежками, затем деловито поползли. Шустряков пришлось отгонять по-настоящему. Одного убили или ранили, и снова наступила тишина.
В полдень гитлеровцы где-то в глубине улицы установили противотанковую пушку. Первый снаряд продырявил Гитлеру щеку, второй - слизнул челочку. Появилась дыра на подбородке, слетела фуражечка, но, видно, подрагивали руки у наводчика, отказывал глаз - не мог попасть он в столб или перекладины, а от соприкосновения с тонкой простыней снаряды не рвались, и карикатура продолжала висеть, пока не была искромсана в клочья.
Номер не прошел: систему огня фашисты не раскрыли даже частично. Но стрелять по Гитлеру им все-таки пришлось, и разведчики были довольны. Латыпов и Шиканов на радостях устроили борьбу. Тинибаев кружился в каком-то казахском танце. Андрейчук передразнивал его. Глядя на них, посмеивался Вашлаев, улыбался даже самый невозмутимый и тихий во взводе Селютин.