Второй вариант

Теплов Юрий Дмитриевич

Колонна между тем втянулась в небольшое ущелье. Масленников предупредил по рации своих разведчиков о том, что нужно повысить бдительность. Он сидел в шлемофоне, весь ушедший в маршевые заботы. Сбоку Новикову было видно его сосредоточенное лицо, оттененные недосыпанием и пылью и потому, наверное, кажущиеся сероватыми глаза. Вчера вечером они были другими — его глаза — улыбающимися и грустными. Это когда он вспоминал семью, показывал фотографию жены и трехлетней Наташки.

А у Новикова не было с собой фотографий ни жены, ни детей. И он пожалел об этом. И пожалел, что так неласково распрощался с женой. Вспомнил, и защемило в груди. Если отбросить частности, то жена у него совсем неплохая. Всего скорее, он сам виноват во многом. Женщине что нужно? Внимание

в первую очередь, слова о любви. А он на слова скупился. Но и частности, если взвешивать на жизненных весах, тянули немало. Он никак не мог понять женскую психологию. Мать и жена — два добрых, в общем-то, человека — никак не находили общего языка. А он был между ними — третий. Однажды ему, как прозрение, приснилось, что он говорит какую-то оправдательную речь на суде. Вот тогда он, с трудом подбирая слова и преодолевая вязкость в горле, сказал, что поступки каждого человека продиктованы желанием ублажать свое «я». Мое — это мое, и ничье больше, и не смей притязать, кто бы ты ни был... А в жизни приходится делиться — своим, кровным. И Новиков понял, что причина разлада двух близких женщин — он сам. Каждая считала, что он больше обязан ей — обязан, а недодает. И выясняли отношения, и несли свои обиды ему на суд. Он выслушивал и замыкался по слабости характера в себе, не в силах принять ту или другую сторону. Понимал, что мать добрее, но добро очень уж было афишное, поэтому оно тоже являло себя со знаком «мое». Видно, и бескорыстие бывает в чем-то корыстным, потому что требует от другого человека определенных обязательств...

Не было у Новикова с собой фотографий ни матери, ни детей, ни жены. И он смутно забеспокоился, разглядывая снимки близких Масленникова. Мужская привычка, тоненькая ниточка, соединяющая с домом, поклон родным местам. Особенно издалека, особенно когда до родных — тысячи километров и пограничные столбы...

Дорога крутилась между холмов, пока они не расступились. Погуще стала зелень, попадались абрикосовые деревья и вовсю цвели гранаты. И тут колонна встала.

— Я — «Путник», — послышался голос радиста. — Почему стоим?

Ответил ближайший пост боевого охранения афганской армии: на дороге были замечены подозрительные люди, потому на маршрут опять вышли саперы.

Вынужденный привал длился часа полтора. Участок, где колонна остановилась, судя по всему, был безопасным. Справа и слева — ровное, не позволяющее устроить засаду место. Новиков выбрался из машины, пошел вдоль колонны. С некоторыми из водителей он уже успел познакомиться. Маленький и юркий Федька Пластырев ходил вокруг своего «Урала» и пинал сапогом скаты. Был он родом из Прибайкалья, где люди в основном степенные и телесые. А Федька чем-то напоминал вьюна-непоседу, чернявенький, востроглазый, даже не верилось, что он исколесил до армии с геологической партией все Прибайкалье, замерзал в тайге, проваливался под лед — и не замерз, не утонул. В дверце кабины его «Урала» были два сквозных «ранения» от прошлого рейса. Ему все было трын-трава, все «марьяжно», как он выражался. С корреспондентом ему тоже охота была поговорить, тем более что Новиков Прибайкалье худо-бедно знал: не один раз бывал в тех местах в командировках.

Беседовали они в полном взаимном понимании, и под конец ефрейтор Пластырев не выдержал, сказал, хитро сощурившись:

— Вы уж про меня одной строчкой, мол, крепко держит баранку Федька Пластырев. Мне это, однако, шибко надо...

— А чего уж так шибко-то? — спросил Новиков.

— Доказать... одной марьяжной...

Новиков шел вдоль колонны. Его окликнул сержант Владимир Пономарев:

— Давайте за компанию.

Он с таким аппетитом уплетал из консервной банки гречневую кашу с мясом, что Новиков не выдержал, пристроился рядом... Полтора года водит свой «Урал» Пономарев по неспокойным дорогам Афганистана. Судьба миловала и от пули, и от мины. Только нету у него дара — рассказывать о таких вот тревожных буднях, зато о Башкирии, откуда родом, сколько пожелаете. Особенно про речку Белую, которая Ак-Идель по-местному называется, про

солнечный лес, богатый черемухой и калиной. И, конечно же, достал сержант Пономарев из нагрудного кармана фотографии:

— Это батяня с маманей. А это сестренка с братишкой — двойняшки...

И Федя Пластырев оказался тут как тут. Взял из рук Новикова фотографию, оценил «сеструху» самым высоким баллом, сам полез в карман, достал помятую, с изгибами фотокарточку:

— А у меня вот...

Лупоглазенькая и курносая, удивленно таращилась со снимка девчушка.

— Ей доказать, — объяснил ефрейтор Федька, и Новиков опять подумал: «Мужская привычка...»

— А правда, будто душманы объявили по кишлакам, что мы рис в Россию вывозим? — спросил Федька.

Новиков подтвердил, что слышал об этом.

— Во темнота! — воскликнул тот. — Мы же с севера на юг идем.

Действительно, не надо большого ума, чтобы сообразить, что колонна движется в глубь страны. В кабине одного из «Уралов» находится экспедитор государственной кооперации товарищ Бахрам. Новиков уже успел узнать в общих чертах его биографию. Для Бахрама и его брата Замонуддина не было сомнений, какой жизненный путь выбрать. Бедняки из бедняков, они сразу же встали на сторону Апрельской революции. Три года назад брата зверски убили душманы. С тех пор Бахрам не расстается с автоматом, хотя и не солдат, а государственный служащий.

Он стоит возле машины, стройный и худощавый, похожий со спины на мальчишку. Оборачивается, весело улыбается, потом суровеет и быстро-быстро говорит по-своему, вставляя в речь русские слова:

— Рис... дукан... 350 афгани. Кооператив — 280 афгани...

Все понятно: кооператив хочет потеснить частника, продавая меру риса (7 килограммов) на 70 афганей дешевле. В этом тоже утверждение новой жизни, за которую принял смерть его брат.

...Саперы сделали свое дело, и колонна тронулась дальше.

Начинался участок пути через три Баглана: Северный, Центральный и Южный. Так назывались населенные пункты. Дехкане везли на ишаках свою нехитрую поклажу, навстречу попадались разрисованные картинками частные автомобили. Возле дуканов на низеньких и огромных квадратных столах сидели, поджав ноги, молчаливые старики. Вдоль колонн бежали с кульками мандаринов мальчишки:

— Купи, командор!

Но стоило выехать из Северного Баглана, как по нервам ударило безлюдье, напряжение стало нарастать. Опять пошли с обеих сторон темные дувалы и сухие арыки. Казалось, тишина, в которой не воспринимался гул моторов, вот-вот взорвется выстрелом, очередью.

Так и случилось. Впереди длинно прострекотал автомат, затем ближе — короткой очередью.

— Началось, — безо всякого выражения в голосе сказал сосед Новикова гвардии прапорщик Кока. Он отвечал в колонне за связь. За всю дорогу не произнес ни слова. И даже не выходил на остановках, оберегая свое хитрое хозяйство, размещавшееся в похожем на сундук ящике.

— Увеличить скорость! — прокричал в микрофон Масленников.

Новиков услышал, как сыпануло по броне горохом, как зашелся в кашле пулемет и где-то, впереди и слева, разорвалась граната. Колонна остановилась. Масленников прокричал по рации открытым текстом:

— БТР — прикрыть «Уралы»!

Новиков вывалился наружу, услышав вслед за собой голос:

— Куда?!

Но он уже сунулся носом в землю и пополз вдоль колонны, волоча за собой автомат. Душманы стреляли из развалин дувала. А их гранатометы били откуда-то издалека, из зеленой зоны: наверно, потому гранаты с шипом проходили выше. Одна чуть не черканула по командно-штабной машине, оставила только окалину на окраске.

Прикрываясь задним скатом «Урала», бил по дувалу из автомата сержант Пономарев. Новиков переполз через его ноги, проскочил между задними и передними колесами и тоже пристроился за передним скатом, посылая короткие очереди в прорехи дувала. Стрельба оттуда вроде бы стихла. Он нащупал в кармане блокнот, положил перед собой на сухую траву, но ручка куда-то запропастилась. Он шарил в одном, в другом кармане, но из-за дувала опять сыпануло огнем.