Второй вариант
Шрифт:
– Извините нас, товарищ охотник, – привстал с места Давлетов.
Тот легонько шлепнул рукавицей собаку между ушами. Она нехотя и недовольно попятилась, исчезла за дверью, которую охотник тут же закрыл. Поставил карабин в угол, стянул с себя наплечные лямки. Вместо рюкзака, как ожидал Савин, из-за спины появилось что-то вроде доски с ременными тесемками, перехватившими топорик и два холщовых мешочка. Охотник повернулся к свету и оказался совсем безусым мальчишкой. Протянул Давлетову узкую ладонь:
– Здравствуй, гость!
Все так и ахнули: женщина!
– Здравствуй,
Мужики – они и есть мужики. Задвигались, засуетились, даже набросили на один из чурбаков шубу, устраивая для охотницы сиденье. Она сняла с себя подпаленную оленью парку, осталась в меховой безрукавке, надетой на пуховый серый свитер. Безрукавка была такой же, как и их «забайкальские майки», только у них овчина крыта зеленой грубой тканью, а у нее мехом наружу и с подкладкой на меху. Так что не совсем легко была одета. А точнее – легко, но тепло. Сбросила с головы рыжий малахай, и сразу сыпанули черные волосы. Савин подумал, что ей лет двадцать или чуть больше. Волосы скрыли скуластость, губы стали мягче очертанием.
Прежде чем сесть к столу, она спросила Савина:
– Как тебя зовут, бойе?
Он запнулся с ответом, будто вопрос был из трудных.
– Зачем молчишь?
– Женя, – назвался он.
Она снова протянула ему руку: – Оля, – и всем: – Ольга.
Села на приготовленный для нее чурбак, обежала взглядом стол.
– Удобная еда, – кивнула на открытую банку тушенки.
– Доставайте, Женя. – Дрыхлин показал взглядом на вещмешок. – Теперь сам Бог велел.
Давлетов согласно кивнул. Савин достал фляжку, передал Дрыхлину. Тот глянул на охотницу.
– Не возражаете?
– Мне одну ложку, – не чинясь, ответила она.
– Как это «ложку»?
– Из ложки выпью. Больше Бурхан не велит.
Дрыхлин наплескал в кружки, ей – тоже. Давлетов кинул в свою кусок льда и чуть добавил кипятку. Ольга спросила:
– Спирт?
– Питьевой, – ответил Дрыхлин.
Она встала, отвязала от заплечной доски, что служила ей вместо рюкзака, одну из торбочек, достала термосок, маленькую белую кружку и деревянную ложку. Налила из термоса коричневой жидкости, поставила между собой и Савиным. Ложку наполнила спиртом.
Дрыхлин поднялся.
– За хозяйку! – Наклонился к ней. – За вас, Оля!
– Ольга, – поправила она.
Савин поперхнулся, закашлялся, не приходилось употреблять чистый. Охотница протянула ему свою кружку.
– Попей, бойе.
Савин послушно сделал несколько глотков. Напиток слегка горчил, кислил, но пить его было приятно. Он отдышался, сказал признательно:
– Спасибо.
Она ответила ему взглядом и кивком. Взяла у него кружку, схлебнула с ложки и сразу запила. Давлетов спокойно доцедил свою порцию.
Изредка охотница обегала всех коротким взглядом, чуть задерживаясь на Савине. И Дрыхлин иногда тоже любопытствовал глазами, поглядывая на нее. Затем снова плесканул
– За умные таежные законы! – произнес со значением.
Она неопределенно качнула головой. Отодвинула свою кружку. Спросила, уставившись на него бездонными глазами:
– Тому, кто их нарушил – смерть, да?
– Так велит закон, – ответил Дрыхлин.
– Неоправданная жестокость, – проговорил Давлетов.
Она вздохнула. Дрыхлин сказал:
– В нашем мире без жестокости не обойтись. Как и без денег.
– А у тебя, гость, много денег?
– Деньги улетают, как птицы, а годы летят, как деньги, – глубокомысленно изрек он. – Давайте все-таки, Ольга, символически!
– Нет, – отказалась она.
А мужики выпили.
Больше всего Савина удивляло в этом странном застолье то, что с ними выпивал Давлетов. Тот ровно бы подслушал савинские мысли, потому что слова его прозвучали оправданием:
– Вот и выгнали простуду, – и убрал фляжку со стола.
Тем временем охотница опростала свою миску. От предложенной Дрыхлиным добавки отказалась. Он спросил ее:
– Откуда у вас на двери подкова, Оля?
– Подкова – от отца. Он с геологами ходил. Геологов энцефалитный клещ убил. Тогда уколов не делали. Отец пришел с подкованным конем. Подкову дядя прибил.
– И как, приносит она вам удачу?
Она не успела ответить. За дверью заскулила собака. Ольга впустила ее в зимовье, та кинулась к столу.
– Ольхон! – строго осадила хозяйка.
Пес послушно уселся у порога. Она достала из-под нар ведро. Выскочила раздетой наружу и быстро вернулась с полным снега. Отвязала от заплечной доски второй холщовый мешочек, вытащила красно-черный кусок мяса, бросила в ведро.
– Белку Ольхону сварю, – сказала.
Снова села за стол, взглянула на Савина. Он почувствовал ее взгляд, но глаз не поднял. Красная, запекшаяся на морозе тушка, которую она привычно бросила в закопченное ведро, странным образом повлияла на Савина. Он вдруг перестал видеть в ней женщину, осталась лишь охотница: а профессия почти всегда ставит свою печать. Какая уж тут женственность, если приходится убивать и сдирать шкуры?… И резкие скулы, и чуть заметные белые лучики у глаз. Подумал, что ей никак не меньше двадцати пяти, а то и больше… А впрочем, какое ему дело до этого?…
Дрыхлин спросил:
– Как же вы, милая девушка, попали в охотницы? Ведь тайга – не дом родной. Жить здесь одной, в такие юные годы!..
– Как раз дом родной, – сыпанула по плечам черными волосами.
Все-таки она могла меняться как-то враз. Смахнула улыбкой заботы, и опять показалась Савину пухлогубой раскосой девчонкой.
– Не одна я здесь. Амака со мной. За Тураном.
– За Тураном – понятно: за перевалом. А Амака – медведь?
– Ты все знаешь, гость. Ты самый хитрый. А он – самый сильный, – показала на Давлетова. – Амака – медведь. Наш род от медведя. Амака – по-нашему, пожилой человек, старик. Мой Амака – дядя Кеша. Мы охотимся вместе. Он сильный и добрый, как сытый медведь.