Второй закон Джаги-Янкелевича
Шрифт:
Если б это, конечно, понадобилось.
Но Шац сам сказал, что надо сделать:
— Прежде всего — отдать три миллиона. И добавил — а также три миллиона на школу.
Я… я обалдел. Я начал заикаться.
— С удовольствием, — прозаикался я, — но где я их возьму?
Шац стал очень строгим.
— На все свое время, господин ЯНКЕЛЕВИЧ, — сказал он, — и сейчас не время шутить!
Как будто я шутил! Я ему так и сказал:
— Но где мне достать шесть миллионов, когда у меня нет на зубы? Взгляните на мой Авиньонский
И ЯНКЕЛЕВИЧ раскрыл рот.
Шац даже не взглянул! «Не разыгрывайте мишуге, — раздраженно произнес он, — а ракеты? А Калашников? Наконец, авианосцы?»
— Послушайте, — сказал я, — вы же, вроде, умный еврей. Вы что — поверили, что я торгую этой заразой?
И тут председатель раскрыл рот, точно, как я, хотя там и не было Авиньонского моста.
— А-а что, нет? — выдавил он. — А телохранитель? Телохранитель?! Зачем он вам вдруг понадобился, я вас спрашиваю? От чего тогда вас охранять?
— От одиночества, — ответил я ему.
— Но от одиночества не охраняют, — возразил председатель.
— Что вы знаете, — вздохнул я. — Разве вы были когда-нибудь старшим бухгалтером из России, которому не с кем сказать слова? Вы представляете себе еврея, которому не с кем говорить?
За три года вы даже не поинтересовались, откуда у меня шрам?
И тут он вдруг спросил — «откуда»?
— Поздно, — сказал я, — я уже об этом поведал моему телохранителю. Он охраняет меня, и мне кажется, что я охраняю его…
Председатель не хотел слушать. Он перебил меня:
— То есть, у вас нет даже миллиона?
— Можете быть уверены! Ни копейки.
— На какие же деньги, простите, мы вас выкупали?
— Во всяком случае — не на мои.
— Но миллионы!
— Что вы шумите, — тихо сказал я, — я вас просил выкупать? Мне там хорошо было. Если они вам отдадут деньги — я могу вернуться…
— Убирайтесь, — прошипел Шац.
Я надеюсь — вы помните, что я был в машине?
— На ходу, — удивился я, — остановите хотя бы машину…
И они меня высадили, как те хазейрем, хотя, в общем, это были не хазейрем…
И я пошел не домой, а в телефонную будку и позвонил своему телохранителю.
ЯНКЕЛЕВИЧ взял трубку.
ЯНКЕЛЕВИЧ (в трубку) ДЖАГА? Я на свободе. И вы можете меня немного поохранять.
(И высветился ДЖАГА, и они обнялись и хлопали друг друга по плечу и спине, и, как показалось ЯНКЕЛЕВИЧУ, ДЖАГА даже плакал).
ЯНКЕЛЕВИЧ. Ну, что вы, ДЖАГА… Все это пустяки. Какие-то три миллиона — и я на свободе.
ДЖАГА. Я не сумел вас защитить. Не могу себе простить.
ЯНКЕЛЕВИЧ. Это все неважно, друг мой. Пустяки… Некого было защищать. Я ничем не торгую… И встречаюсь с вами потому, что вы
Да, ДЖАГА, вы не поверите… Когда я родился, там, в России, в Мозыре, на моем лице была улыбка. В те годы это была такая редкость. Сейчас, впрочем, тоже…
И все решили, что я раввин, или цадик, или даже мессия…
Но все это была чепуха. Вы знаете, почему я улыбался? Я сразу увидел, куда угодил, и мне захотелось назад. Но назад дороги не было. Я это сразу понял. Чего ж тогда было орать? И я улыбнулся. Это единственный выход из безвыходного положения. Возможно, я даже бы и стал мессией, если бы добрался до Земли Обетованной. Но в нашей стране даже мессиям нужна была для этого виза… И я пошел в шахтеры. Без визы. Еврей-шахтер в то время, кстати, как и в наше, в природе встречался — как чистое железо, то есть довольно редко.
Скажу вам честно — если б не необходимость искупить перед новой властью буржуазное прошлое моих родителей — я бы никогда не спустился под землю. Появиться на этом свете — да еще жить под землей — согласитесь, это уже чересчур!
Но что мне оставалось? Я должен был замаливать грехи моих предков, которые считались богатыми, потому что имели живую куру и ужинали почти каждый вечер…
И я работал — как ломовая лошадь, двенадцать часов в день, в кромешной тьме, с одной лишь киркой в руках… Но если бы вам удалось встретить, дорогой ДЖАГА, свидетелей того далекого времени, они бы вам подтвердили, что в шахте ржали только кони и ЯНКЕЛЕВИЧ.
Смех у меня был громкий, раскатистый, и, может быть, поэтому руководство шахты, вечно боявшееся обвалов, направило меня на учебу в Ленинград, где я и встретил Розу.
Роза никогда не была шахтером и замаливала грехи родителей на земле, а точнее, на кондитерской фабрике, таская пятипудовые чаны со сладким варевом из карамельного цеха в шоколадный и обратно. Работала она, как вы видите, не как я — ломовой лошадью, а совсем наоборот — как вол…
Как вы уже, конечно, поняли, она тоже была из богатой семьи: вместо куры у них когда-то был петух, и ужинали они почти каждую пятницу!
Так уж заведено в этом мире, что богатые женятся на богатых — вы это знаете лучше меня — и вскоре мы поженились, и были счастливы и веселы — ели ржавую селедку, хлеб с горчицей, висели на подножках трамваев, зимой мерзли в своих туфельках, верили в мировую революцию и строили социализм.
У Розы был костюм защитного цвета и косынка, которые она надевала по воскресеньям, правда, нечетным, поскольку по четным их носила ее подруга.
А у меня были ботинки, которые я надевал тоже по воскресеньям, но четным, потому что, как вы уже догадались, по нечетным их носил мой друг, имевший ногу на два размера больше. И так уж у нас получалось, что выйти одетыми празднично одновременно — не выходило!