Вторжение драконов. Последняя битва
Шрифт:
— Но ведь мы должны... — Шайя не договорила. Нет, то, что она собиралась потребовать, было чистейшей глупостью. Они ничем не могли помочь тем людям внизу.
Подавленная, понурившись, она шла среди воинов-ягуаров, бесшумно скользивших по гребню холма. Некагуаль прав. Она никогда больше не забудет увиденного. Впрочем, это осознание убедило ее и в том, что она поступает правильно, когда использует свои золотые иглы, чтобы помочь уснуть и не проснуться тем, кого уже нельзя спасти.
Дымящийся
Некагуаль сдержал слово и отвел ее и Нинве к арьергарду бегущего войска. Шайю ждали уже многие. Для нее нашлось место у единственного костра, который она нашла. Так же, как и в предыдущие вечера, она сварила отвар из своих трав, который немного помогал тем, кто хрипло дышал. К костру собиралось все больше и больше мужчин. Отвара хватало далеко не всем, и Шайе приходилось делить свои травки. Все равно этого хватит не больше чем на два дня.
Она резким тоном приказала толпившимся мужчинам не толкаться и образовать очередь, пока она черпала половником отвар и разливала его в небольшие миски.
— Она предпочитает мужчин из Арама и Лувии, — крикнул кто-то на языке ишкуцайя, ее родном языке. — Вы только посмотрите, кому она дает свой целебный напиток! Посмотрите внимательно! Вы видите там хоть одного ишкуцайя? Это мы подставляем шеи. Мы прикрываем фланги и получаем наибольшее количество стрел от демонов. И какова плата? Мы можем лишь наблюдать, как помогают другим. Говорю, дайте нам место среди первых!
— Заткнись! — хриплым голосом крикнул массивный друсниец, уже почти дошедший до котла. — Кто опаздывает, тот становится в хвосте очереди.
К выстроившейся у котла очереди бросился невысокий жилистый воин с перекошенным от ярости лицом.
— Скажи мне это в лицо, рыжебородый грязнуля. Я опоздал, потому что сражался с демонами. А ты когда в последний раз поднимал оружие? У тебя вообще есть оружие?
Друсниец откинул плащ, демонстрируя большую секиру с бронзовым наконечником, торчавшую у него за поясом.
– Иди назад, иначе моя Золотая поцелует тебя в лоб.
От череды ожидающих отделилось еще несколько фигур, угрожающе возвышаясь над степняком.
— Укатывай, лошадник! — прошипел друсниец.
Его собеседник резко свистнул, и из темноты появилось еще несколько всадников, поперек седел у которых лежали длинные копья.
Шайя отошла от костра. Она слишком устала, чтобы успокаивать воинов. Подобный спор возникал уже не первый раз. Чем меньше оставалось припасов, тем решительнее действовали те, у кого еще были силы взять все, что нужно для жизни.
Кони степняков были истощены. Комья снега запутались в их сбившихся в патлы гривах. Долго они не продержатся. Здесь, в ледяной пустыне, не было ни единой травинки. Только тот, кто привез с собой в эту заснеженную страну вязанки сена или овес, мог надеяться, что его лошадь выживет.
Друсниец вытащил
— Иди сюда, любитель лошадей. Я с удовольствием расколю тебе череп, ты... — Стрела пронзила рыжую бороду воина и угодила ему в грудь. Тот в недоумении посмотрел на нее, дрожащую у него между ребер, на губах выступила кровь.
— Что, язык проглотил? — усмехнулся степняк, вытащил из-за пояса секиру с шипом и спокойным шагом стал приближаться к умирающему воину.
Друсниец рухнул на колени и в отчаянии, из последних сил поднял секиру.
— Ты жалок, — усмехнулся всадник. — Думаешь, что еще можешь сражаться?
Но друсниец даже не думал об этом. Он изо всех сил ударил по котлу, упавшему с костра, и остатки отвара наполовину выплеснулись на огонь, а вторая половина пролилась на истоптанный сапогами воинов снег.
— Ах ты, засранец! — Шипастая секира степняка опустилась, без малейших усилий расколов череп друснийца, который умер с самодовольной улыбкой на губах.
И тут разверзся настоящий хаос. Некоторые воины, стоявшие в очереди, набросились на ишкуцайя, стащили их с лошадей и повалмли на землю, пока остальные укладывали на землю скакунов и принялись разделывать их заживо. Люди начали драться за кусочки теплой конины, в ход пошли мечи и кинжалы. Ночь пронзали крики умирающих, вопли взбесившихся от ярости воинов.
Некоторые мужчины на четвереньках подползали к маленькому костерку, вливали себе в рот грязь, надеясь получить хоть каплю целительного теплого отвара.
Худощавый воин с седой щетиной на щеках стоял у перевернутого котла, держа в руках неглубокую миску. По щекам текли слезы. Он был бы вторым в очереди, если бы не возник спор, и его вид тронул Шайю больше, чем ссорившиеся воины или же те, кто ползал в грязи, словно собаки. У старика было суровое лицо. Наверняка он нечасто плакал в жизни.
Потрясенная женщина отвернулась. Усталая, она отыскала Нинве, которую прежде не пустили к костру и которая нашла себе место для ночлега где-то в темноте среди остальных замерзающих теней. Шайя чувствовала такую усталость, какой не испытывала никогда в жизни. И дело было не только в физической усталости и голоде. Случившееся у костра разрушило остатки ее веры. Как можно быть настолько глупыми! Все равно трав осталось мало. И вместо того, чтобы разумно воспользоваться этими жалкими крохами, половину отвара просто разлили. Это было отличной иллюстрацией того, что произошло с их войском. Их убивали не только духи и демоны, все они стали жертвами собственного высокомерия, поскольку бессмертные полагали, будто могут повести войска в глушь, снискать быструю победу и затем вернуться обратно в целости и сохранности. То, что происходило здесь, в ледяной пустыне, было подобно ссоре за котел с дымящимся отваром, вот только отзеркаленное тысячу раз.