Вторжение по сценарию
Шрифт:
Никто даже не улыбнулся. Он просто ненавидел, когда люди не смеялись над его шутками.
Наконец, заговорила развязная блондинка, представившаяся, как одна из обозревателей с телевидения:
— Мистер Бронзини, расскажите нам о своем новом фильме.
— Это рождественская история. В фильме...
— А какое впечатление сложилось у вас о Юме?
— Думаю, достаточно сложно составить представление о городе, когда ты успел увидеть только здание аэропорта и мэрии, — глуповато улыбнулся Бронзини. Он ожидал, что журналистка задаст ему еще один, наводящий
— Мистер Исудзу, почему вы выбрали для съемок именно Юму?
— Она отлично подходит для наших целей, — ответил Джиро.
— Мистер Исудзу, как вы думаете, захотят ли американцы смотреть фильм с титрами «Сделано в Японии»?
— Мистер Исудзу, какие прогнозы вы могли бы сделать по поводу лидирующего положения, которое Япония занимает на Тихоокеанском рынке?
— Мистер Исудзу...
И так далее, и тому подобное. Представители прессы с удовольствием тараторили, затрагивая все темы, которые могли меть хоть малейшее отношение к Юме, и даже несколько тем, совсем к ней не относящихся. Когда, быть может, уже через несколько часов, журналисты опубликуют свои репортажи, то все они попытаются сыграть на банальной местной теме. Никто даже и не удосужится упомянуть, что эта роль будет в корне отличаться от обычных для Бронзини героев-суперменов. То, что он является также автором сценария, тоже вряд ли станет достоянием общественности. Если те две короткие фразы, которые Бронзини успел произнести в начале, не переврут, то уже можно считать, что ему повезло.
Все это он тоже ненавидел.
Наконец телевизионщики принялись собирать свое оборудование, а репортеры из газет потянулись к выходу, время от времени оглядываясь и бросая на него полные любопытства взгляды. Бронзини услышал, как одна из женщин сказала своей спутнице: «Ты представляешь? Он заработает на этом фильме миллионы, а сам и двух слов связать не может».
Когда репортеры вышли, снова появился мэр Юмы и началась очередная серия рукопожатий.
— Вы были великолепны, Барт. Ничего, если я буду вас так называть?
— Продолжайте, продолжайте. Насколько я понял, вы уже успели к этому привыкнуть.
— Спасибо, Барт. В следующем году будут перевыборы, и, благодаря сегодняшней пресс-конференции мои шансы взлетят до небес.
— По крайней мере, на мой голос можете рассчитывать совершенно спокойно, — пошутил Бронзини.
— А вы разве зарегистрированы в нашем городе?
— Это была маленькая шутка, — объяснил Бронзини. — Совсем малюсенькая.
Мэр выглядел озадаченным. Во взгляде у него явно читалось: «Так этот неандерталец еще и шутить умеет?» О, каким знакомым все это казалось для Бронзини.
— Ааа! — протянул мэр Кловз. — Шутка. Что ж, приятно слышать, что у вас есть чувство юмора.
— Мне его не так давно пересадили, — ответил Бронзини.
— Так вы уладите дело с лицензией? — поспешил вставить Джиро Исудзу.
— Да-да, конечно. И позвольте мне стать первым, кто пожелает вашей съемочной бригаде всего самого наилучшего.
Бронзини с явным облегчением пожал протянутую мэром руку.
— Ах да, пока вы еще не ушли, — заторопился мэр. — Можно попросить у вас автограф?
— Конечно, — согласился Бронзини, беря у него ручку и собственную фотографию, вырванную из какого-то журнала.
— Для кого сделать надпись? — спросил он.
— Напишите на мое имя, хотя вообще-то это для дочери.
— Угу, — вздохнул Бронзини, расписываясь на фотографии. Дарственная надпись звучала так: «Мэру города Юма от его друга Арнольда Шварценеггера».
Как он и предполагал, мэр проглотил это и глазом не моргнув. Когда они с Джиро Исудзу вышли на улицу, Бронзини прорычал:
— Ну что, все? Теперь, наконец, я свободен?
— Нет, нам осталось нанести еще много визитов. Сначала мы зайдем в отель.
— Зачем? Неужели уборщица требует оставить ей локон на память? пробормотал Бронзини, запрыгивая в седло мотоцикла.
Они поехали в сторону Шайло-Инн, элегантного каменного отеля рядом с шоссе номер восемь. Вход в гостиницу был окружен толпой пикетчиков. В руках они держали плакаты с надписями «Бронзини потерял совесть», «Бронзини против Америки», «Бронзини — предатель».
У одного из демонстрантов была афиша фильма «Гранди-3», на котором Бронзини, с яркой повязкой на голове, был снят в профиль. В подписи под плакатом «Бронзини в роли Гранди» последнее слово было перечеркнуто, и вместо него подписано «Гада».
— Что это, черт возьми, значит? — взревел Бронзини.
— Профсоюз, — объяснил Исудзу. — Они протестуют.
— Будь они прокляты! Но мы же снимаем фильм, который одобрен профсоюзом!
— Да, конечно. Японским профсоюзом.
— Послушайте, Джиро, я не могу принимать участие в подобных съемках.
Мое доброе имя втопчут в грязь. Я ведь друг и герой рабочего класса!
— Так было до «Ринго-5», когда Ринго убил соперника во время боксерского матча. Но в Японии вы все еще супергерой. Ваше будущее там, а не здесь. Американцы устали от вас.
Бронзини уперся руками в бока.
— Не виляйте, Исудзу. Почему бы нам не поговорить начистоту?
— Извините. Не понимаю. Я и так говорить начистоту.
— Вы не понимаете! Хорошо, тогда я объясню: я не стану отказываться от всего, что связывают с моим именем. Ведь я Бартоломью Бронзини, ожившая мечта миллионов американцев, богатых и бедных.
— Эти люди тоже американцы, — возразил Исудзу, показывая на марширующих пикетчиков. — Но они не называют вас героем.
— Потому что они считают, что я их предал. Но я не стану этого делать.
Все, с меня довольно, — решительно сказал Бронзини и взялся за руль мотоцикла.
— Шварценеггер снимется за меньшие деньги, — бросил ему вслед Исудзу, и, наверное, сделает это лучше.
— Ну и договаривайтесь с этим олухом из Шварцвальда, — огрызнулся Бронзини.
— Так мы и сделаем. А гонорар заплатим ему из денег, которые вы выплатите нам по судебному иску.