Вторжение. Битва за рай
Шрифт:
Фай и Гомер собирались остаться здесь и ждать остальных, мы ведь ожидали их возвращения из Виррави к рассвету, но мне не хотелось, чтобы Ли остался один в лагере на всю ночь. И только по этой причине, ни по какой другой, я набила рюкзак до отказа, прихватила ещё сумку с одеждой и, нагрузившись, как грузовик, отправилась обратно в Ад. Было уже около полуночи, когда я рассталась с Фай и Гомером. Они сказали, что поспят в «лендровере», пока ждут остальных.
Ну, по крайней мере, так они сказали.
Луна к тому времени уже поднялась. Скалы вдоль тонкого гребня Тейлор-Стич были ярко освещены. Впереди меня из листвы какого-то невысокого дерева вдруг выпорхнула птица, громко крича и хлопая крыльями. Кусты выглядели как гоблины и демоны, ожидающие возможности напасть на меня. А тропа вилась как раз
Наверное, мне следовало ужасно бояться, идя в одиночку в темноте. Но я не боялась. Прохладный ночной ветерок непрерывно овевал лицо, запах акаций придавал воздуху сладость. Это была моя родная страна, я себя чувствовала так, словно выросла прямо из этой почвы, вроде молчаливых деревьев вокруг, вроде травы с мелкими листочками, что окружала тропу. Мне хотелось вернуться к Ли, снова увидеть его серьёзное лицо, его карие глаза, зачаровывавшие меня, когда они смеялись, и хватавшие за сердце, когда становились грустными.
И ещё мне хотелось остаться здесь навсегда. Мне казалось, что тогда я могу превратиться в часть всего этого, в какое-нибудь тёмное, изогнутое, душистое дерево.
Шла я очень медленно, собираясь вернуться к Ли, но не слишком быстро. Я почти не замечала веса всего того, что несла. Вспоминала о том, как давным-давно — казалось, много лет назад — я думала об этом месте, об Аде, и о том, что лишь люди могли дать ему такое имя. Только люди знают, что такое ад, — они в этом большие специалисты. Я вспоминала, как гадала о том, побывал ли кто-то в аду. Например, Отшельник; я думала о том, что случилось в канун того Рождества: совершил ли он акт великой любви или великого зла... Но проблема состояла в том, что как человеческое существо он мог совершить и одно из них, и оба сразу. У других живых созданий таких проблем нет. Они просто делают то, что делают. Не знаю, был ли Отшельник святым или демоном, но после того, как он дважды спустил курок, похоже, что и сам он, и все вокруг отправили его в Ад. Он вовсе не обязан был забираться в горы, во впадину за ними, в жару, скалы и буш. Он нёс ад в себе, как все мы, словно некую ношу на плечах, небольшую ношу, которую мы по большей части и не замечаем... нёс огромный горб страданий, что сгибает нас своей тяжестью.
На моих руках тоже теперь была кровь, как на руках Отшельника, и точно так же, как я не могла сказать, был его поступок хорошим или плохим, я не могла решить, что сделала я сама. То ли я убила из любви к своим друзьям, в благородной попытке спасти их и родных, освободить нашу землю? Или я убила потому, что ценила свою жизнь превыше чужих жизней? Будет ли правильно для меня убить ещё с десяток людей ради собственного выживания? А если сотню? А если тысячу? В какой момент я обреку себя на ад, если уже не обрекла? Библия говорит просто: «Не убий», а потом рассказывает сотни историй о людях, убивающих друг друга и становящихся героями, вроде истории Давида и Голиафа. Это не слишком мне помогало.
Я совсем не чувствовала себя преступницей, но и героиней тоже не ощущала.
Усевшись на какой-то камень на горе Мартин, я размышляла обо всём этом. Луна светила так ярко, что я видела всё вокруг. Деревья, огромные камни, даже вершины других гор отбрасывали гигантские чёрные тени. Но кто бы заметил крошечные человеческие тени, ползущие, как жуки, среди всего этого, кто бы заметил людей, совершающих чудовищные и прекрасные поступки? Я видела лишь свою собственную тень, что падала на скалу позади меня. Люди, тени, добро, зло, ад, рай... Всё это просто имена, ярлыки — не более. Все противоположности создают люди, в природе противоположностей нет. Даже жизнь и смерть в природе не противоположны: одно есть продолжение другого.
В общем, додуматься я смогла только до того, что лучше довериться инстинктам и интуиции. Но я уже так и делала. Человеческие законы, законы морали, религиозные законы... Все они казались искусственными, элементарными — почти детскими. В глубине души мне хотелось — иногда весьма сильно — найти правильный путь, и мне пришлось довериться этому чувству. Называйте это как хотите — инстинктом, сознанием, воображением, — но это ощущалось как постоянная проверка всего, что я сделала, в соотношении
Я встала и медленно пошла дальше, вокруг вершины горы Мартин. От всех тех мыслей у меня по-настоящему болела голова, но куда было деваться? Я чувствовала, что близка к ответу, и если буду постоянно об этом думать, не прерываясь, то могу его найти, вытащить из своего возмущённого мозга. И — да, кое в чём я всё-таки отличалась. Это была уверенность. Те, о ком я знала как о жестоких людях, кто действовал жестоко, — расисты, женофобы, фанатики и изуверы, — в себе не сомневаются. Они всегда абсолютно уверены в своей правоте. Например, миссис Ольсен в школе, она оставляла нас после уроков чаще, чем все остальные учителя, вместе взятые, и постоянно жаловалась насчёт «стандартов поведения» в школе и «недостатка дисциплины». Или мистер Родд, что жил неподалёку от нас, — рабочие никогда не задерживались у него дольше чем на шесть недель, он их выгонял постоянно, потому что все они были «ленивыми, глупыми, нахальными». Или мистер и миссис Нельсон, которые своего сына, когда он делал что-то не так, увозили за пять километров от дома, там высаживали, и заставляли возвращаться домой пешком, и смеялись над ним «ради его же пользы», а когда сыну было семнадцать, они нашли в его спальне шприцы... Да, таких людей я считаю отвратительными. И все они обладают общим качеством: они абсолютно уверены, что правы, а остальные ошибаются.
Я почти завидую силе их убеждения. Должно быть, для них жизнь не представляет особой трудности.
Возможно, недостаток уверенности в себе, болезненная привычка постоянно задавать вопросы и сомневаться во всём, что я сказала или сделала, были неким даром, полезным даром, чем-то таким, что делало мою жизнь болезненной прямо сейчас, но в дальней перспективе могло привести к... к чему? К пониманию смысла жизни?
По крайней мере, он мог дать мне какой-то шанс рассчитать, что я должна и чего не должна делать.
Все эти размышления утомили меня куда сильнее, чем тяжёлый поход по горам. Луна сияла ярче, чем когда-либо, и я не могла усидеть на месте. Я встала и прошлась к эвкалипту и к началу тропы. А когда я вернулась в наш лагерь, то с отвращением увидела, что Ли преспокойно спит. Конечно, едва ли можно было его в том винить, учитывая, как поздно уже было, но я-то весь вечер ожидала того, что мы снова поговорим. В конце концов, это ведь он был виноват в том, что мне пришлось пройти через эту мысленную потогонную работу. Это он начал, заговорив о моей голове и моём сердце. А теперь мне пришлось удовлетвориться тем, что я просто забралась в его палатку и устроилась спать. Мне, правда, послужило утешением то, что я представила, как Ли просыпается утром и обнаруживает, что всю ночь проспал рядом со мной, даже не подозревая об этом. Наверное, я улыбалась, засыпая.
17
Робин, Кевин, Корри и Крис буквально сияли. И трудно было не просиять в ответ. Таким облегчением, такой радостью было увидеть их снова. Я обняла всех по очереди, лишь теперь понимая, как боялась за них. Но похоже, всё прошло благополучно. И это прекрасно!
Они не слишком много рассказали Гомеру и Фай, потому что очень устали и не хотели повторять всё сначала, когда появимся Ли и я. Сказали только, что никого из наших родных не видели, но им сказали, будто всё в порядке и они находятся на территории ярмарки. Когда я это услышала, меня это так взволновало, что я сразу села на землю, как будто из меня вышибли дыхание. Ли прислонился к дереву и прижал ладони к лицу. Наверное, ничто другое не имело для нас такого большого значения. У нас была куча вопросов, но мы видели, как все измучены, так что решили дать им спокойно позавтракать, а потом уж приниматься за рассказ. Наконец они проглотили основательный завтрак — и даже несколько свежих яиц, быстро приготовленных опасным способом на маленьком костре, который мы мгновенно развели, — и уселись поудобнее, набитые едой и адреналином, чтобы приступить к подробному рассказу.