Вторжение
Шрифт:
— Это иной Сталин, — осторожно возразил писатель.
— Все равно, — как-то обреченно махнул Президент. — Мы его дети — сыновья и дочери, братья и сестры. Кричим вот сейчас, обретя как будто свободу, обоюдоострую, подчеркну, свободу, о сталинских репрессиях, культе личности, тирании… А того не в состоянии смекнуть: мы пережили величайшую эпоху в истории человечества, стали свидетелями и участниками небывалого взлета человеческого духа, пусть и тоталитарного, но Возрождения. Не находите, Станислав Семенович?
— Не совсем, простите, врубился в смысл вашего помысла, —
— Попробую выразиться прямее… Видите ли, сталинизм нельзя рассматривать вне эпохи, которая его породила, ограничиваясь личностью Иосифа Виссарионовича Сталина. Как диалектик и материалист, я признаю, разумеется, роль личности в истории, отдаю должное обратному воздействию на эпоху того, кого выдвинуло на подмостки само время.
В оценках сталинизма мы, его непосредственный продукт, должны быть выше и объективней поверхностных оценок экспертов-советологов из пресловутой Рэнд корпорейшн, гуверовских и прочих заокеанских институтов. Им никогда не понять сути сталинизма как массового явления, если они будут смотреть на него сверху.
Немыслимый по жуткой апокалиптичности ГУЛАГ? Да! Тщательно отработанная система репрессий? Да! Монструозный, в духе творений Иеронима Босха, штат верных помощников, сложившийся при генсеке по кличке Коба? Трижды да! И миллионы погибших… Их никому не дано сбросить со счета истории.
Но посмотрите на сие великое время снизу, глазами уцелевшего большинства! Цивилизация не знает подобного духовного и материального скачка в иное измерение тьмы и тьмы сограждан. Огромная масса россиян радикально изменила образ жизни, стремительно поднялась, вырвалась из прежнего состояния, в фантастически короткий срок овладела образованием, культурой, заняла достойное место в качественно изменившемся обществе.
Пройдут не годы — десятки и сотни лет, прежде чем потомки наши оценят сталинскую эпоху, ее поистине великие параметры. То, что мы видим с вами сейчас — ничтожная серость, примитивное убожество по сравнению с тем, что существовало во время Вождя и Учителя.
И если тогда мы имели миллионы соотечественников, готовых пожертвовать ради Идеи жизнью, то где нынешние беззаветные служители Великой Державы, во имя которой жил и работал товарищ Сталин?!
Нация была единой в радости и в невзгодах, в гордости за сопричастность каждого к общему деянию на общее благо… Разве возможно такое с рабами, коими пытаются представить советских людей сейчас вскормленные зелеными бумажками якобы инакомыслящие плюралисты? Вреднейшая чепуха, придуманная с целью лишить народ законной гордости за славное прошлое… Каждый из нас был лишь частью Великого, но и сам был Великим, и я безмерно счастлив, от того что первую четверть века прожил с осознанием сопричастности Делу, которое олицетворял и продолжает олицетворять в моем сознании товарищ Сталин.
— Позвольте, — воскликнул пораженный неожиданной откровенностью Станислав Гагарин. — Да вы настоящий сталинист!
— Не больше, нежели сам товарищ Сталин, — испытующе глянул на сочинителя Президент и хитро, с довольной ухмылкой подмигнул ему. — Вот и вы, известный литератор,
— Еще как впитал и горжусь этим…
— И прекрасно! — подхватил глава государства. — Мы были и останемся сталинистами, этого не чураться, этим гордиться надо. Мне думается, что во всей нашей стране нет ни одного человека, который в той или иной степени не был бы сталинистом. Увы, но именно здесь истина, о которой Понтий Пилат спрашивал у Иисуса Христа. Помните картину Николая Николаевича Ге?
— Помню, — просто подтвердил Станислав Гагарин. — Ее живописный сюжет перевел на язык прозы Булгаков. «В белом плаще с кровавым подбоем…» Это в «Мастере и Маргарите», оттуда.
— Я тоже обратил внимание, — припомнил Президент.
Внезапно он выпрямился на сиденье и подался вперед.
— Смотрите! — сказал он и простер руку, едва не уперев ее в лобовое стекло. — Сталин исчез!
— Свернул на боковую дорогу? — неуверенно предположил Станислав Гагарин.
— Испарился, — угрюмо пробасил водитель, до того не произнесший ни слова. — Я видел… А боковых дорог здесь нету.
Их «Волга» продолжала мчаться вперед, хотя скорость Сергей Иванович уменьшил, было ее теперь не более шести десятков верст в час.
Президент вгляделся в зеркальце заднего обзора, потом резко распахнул дверцу, оборотился, опасно высунувшись, и так же резко захлопнулся, вернулся в прежнее положение.
— Позади никого нет, — бесстрастно сообщил он.
— Ребята исчезли вместе с этим, — повел он подбородком в сторону набегавшей на колеса дороги. — С товарищем…
Навстречу им не двигалось ни одного автомобиля. Правда, трасса эта никогда не была оживленной, но идеальная пустынность, подобная теперешней, наблюдалась разве что глубокой ночью.
— Perinde ac cadaver, — торжественно произнес Президент, и Станислав Гагарин понял, что именно зловещая их одинокость на дороге подвигла главу государства произнести мрачное выражение из устава иезуитов. — Подобно трупу…
Сергей Иванович, тем временем, снижал и снижал скорость автомобиля, держал уже не более сорока. И тогда Президент движением руки приказал добавить. «Волга» рванулась вперед, и тут из-за деревьев ухоженного леса вывалился и перекрыл дорогу размалеванный зелено-желтыми разводьями бронетранспортер.
В мгновение ока крупнокалиберный пулемет на его крыше оказался развернутым в их сторону, и начавший сдерживать бег машины Сергей Иванович умер сразу: серьезная пуля из первой очереди, ударившей по капоту, попала водителю в шею и грубо разорвала сонную артерию.
Станислав Гагарин видел, как развернулся в их сторону пулемет, и понял: сразу последует очередь. Пуля, которая убила водителя, не потеряв энергии разрушения, прошла слева от него и ударила в спинку сиденья. Но последнего писатель уже не видел. Он распахнул правую дверцу и вывалился на дорогу, несильно приложившись на асфальте, пригодились занятия борьбой самбо, падать литератор умел, а затем откатился к обочине, заросшей голыми еще кустами.