Вторжение
Шрифт:
— С момента первого обращения в черного и опять в человека сколько времени прошло? — спросил я, прикидывая в уме. — Часов тринадцать?
— Наверное, — пожал плечами пацан. Было видно, что сейчас его эти вопросы не заботят. Внимание было полностью уделено крылышку, такому маленькому, что и есть там нечего. Но Алешка упорно обсасывал его, с такой тщательностью, что мне невольно стало стыдно за себя — крылья своего голубя я просто выкинул в сторону. — По-разному.
— В смысле?
— В основном да, где-то часов двенадцать-пятнадцать. Но однажды меня держало всего лишь три часа. А другой раз я целых двое суток промучился.
— А ты сколько раз в монстряка
Пацан пожал плечами.
— Вначале часто, потом понял, что переходы в систему видят темные и могут меня легко обнаружить и стал сокращать до минимума. Превращался только когда это было действительно жизненно необходимо.
— Приятно слышать, что мое спасение ты посчитал необходимым, — улыбнулся я.
— Конечно, дядь Костя, ты ведь тоже меня спас.
— Хороший ты пацан, правильный, — вдруг разоткровенничался я, хотя раньше за собой такого не замечал. — Хоть и живешь в такое непростое время.
Алешка пожал плечами — мол, вам виднее, — и продолжил трапезу.
— Ладно, будем считать, что в расчете, — я потрепал пацана по плечу. — Отдохнул немного? Тогда пошли, доковыляем до центра города, там схоронимся в многоэтажках до вечера, а потом уже, когда я вновь стану нормальным, пойдем до базы, если не поздно будет. Да хорош уже этого голубя терзать! Возьми с собой, вечером догрызешь. Будет еще предостаточно времени.
Алешка нехотя согласился.
Вновь двинули в путь. Прошли первые дома, миновали гостиницу, в которой, по слухам, одно время жили какие-то сектанты, очутились на широкой шестиполосной главной улице некогда многолюдного города. Теперь же здесь стояли только брошенные машины, некоторые изрядно проржавевшие или сожженные мародерами. В многих виднелись обустроившие себе жилище мелкие грызуны или вороны. Попался также автобус, весь оплетенный такой плотной паутиной, что даже страшно было представить какие там живут в нем пауки. Несмотря на общий унылый постапокалиптичный вид местности, жизнь в городе все же кипела, правда совсем иного рода. Судя по обшарканным бамперам машин и характерному помету, поблизости проходит тропа кабанов, весьма огромных. На крыше соседнего здания скулили и грызлись одичалые псы. Одного, совсем еще щенка, мы даже встретили по пути. Увидев нас, он вдруг оскалился, зарычал, хвост его вздыбился, а глаза налились злобой. Потом пес присмирел, словно узнал в нас своих бывших хозяев, вильнул хвостом, звонко тявкнул, приглашая поиграть. Алешка хотел погладить щенка, но я остановил.
— Лучше не надо, — мягко отстранил его.
— Почему? Смотри какой он забавный! Играться хочет!
— Слышишь — грызня на крыше прекратилась? Глянь — они все сейчас за нами пристально наблюдают.
Пацан поднял голову. И вправду, с крыши на нас смотрела стая собак, следя за каждым движением.
— Обойдем стороной, — сказал я.
Пацан не стал спорить.
Осторожно маршируя по пустынным проулкам и улицам мертвого города, мы в какой-то момент стали ощущать странное чувство — будто кто-то следит за нами. Я поделился своими мыслями с Алёшкой, и он сказал, что испытывает тоже самое.
— Может, собаки? — робко предположил пацан.
— Возможно, — ответил я и сразу же понял, что ошибся.
То, что вышло из тени дома прямо к нам, точно было не собакой.
Глава 10
— Мертвец!
Алешка попятился назад, спрятавшись за мою спину. Вновь почти беззвучно прошептал:
— Мертвец! Мертвец!
Зомби мне еще не доводилось видеть, да и не верил
— Йа-к-х-х!
Я бы убил его одним ударом, но что-то меня смутило, я даже не сразу понял, что именно. Продолжал завороженно глазеть на идущего покойника, несмотря на мольбы Алешки, пока не понял — это одежда мне знакома. В кровавых лохмотьях было трудно разглядеть хоть что-то, но я увидел на груди висящий желтый вышарканный значок звездой «Готов к труду и обороне» и ошарашенно произнес:
— Петрович?
Такой знак был только у него, и начальник базы «Свобода» очень гордился им, говорил, что получил еще в молодости за успехи в каких-то районных соревнованиях, с тех пор практически никогда не снимал его.
Зомби остановился, вопросительно посмотрел на меня.
— Петрович, это ты? — повторил я.
Мертвец начал что-то шептать. Голос его напоминал свист ветра в стоге сена — сухой и шелестящий.
— Петрович, это я, Костя, — произнес я и вдруг понял растерянность стоящего. Вид у меня сейчас был не лучше какого-нибудь клыкорыла. — Правда я, только немного в другой… хм, оболочке.
— Костя? — прохрипел зомби.
— Да. Что с тобой…
— Дядя Костя, не стоит к нему подходить! — заверещал пацан. — Он же кровь твою выпьет!
— На базу напали! — выдохнул Петрович, падая на колени — видимо сил стоять уже не оставалось.
— Кто напал?
Запоздало я понял, что это был никакой не зомби. Петровича просто изувечили, не оставив на теле живого места.
Старик начал хрипеть. Я подскочил к нему, взял на руки.
— Я думал, ты яйцеголовый, — улыбнулся шеф. С учетом того, что от его губ практически ничего не осталось, улыбка получилась жуткой.
— Нет, не яйцеголовый. Просто… в общем долго рассказывать. Ты лучше скажи кто напал на базу?
— Они… они… — слова словно застряли в горле. Петрович закашлялся, изо рта хлынула темная кровь.
— Кто «они»?
— Они… — последний раз произнес Петрович и умер.
— Кто?! Кто это сделал?!
Но старик молчал, глядя на меня стекленеющими глазами.
Я аккуратно положил Петровича на асфальт. Внутри у меня все клокотало, я был готов разорвать любого, подвернувшегося мне под руку, на куски, знал бы только, что он повинен в смерти начальника базы. Но убийц нигде не было. Да я и не знал кто эти самые «они», о которых говорил шеф. Яйцеголовые? Мародеры? Кто?
Я нашел в стоящей у дороги машине выгоревший чехол от сиденья, накрыл им тело старика. Насобирал в охапку кирпичей и камней от разрушенного строения, и соорудил небольшой холмик, стараясь плотнее закрыть мертвеца. Так зверье не доберется до тела.
Некоторое время я стоял молча, уставившись на могилу, пытался вспомнить слова какой-нибудь молитвы, да так ничего и не придумал путнего. Лезла в голову ерунда какая-то, намешанная с полынной горечью и расстерянностью. И сквозь это пронзительным визгом всверливалось — умер! умер! умер!