Вторжение
Шрифт:
На прием к прокурору ей тоже не удалось попасть. Дежурный с безразлично–скучающим взглядом нехотя выслушал ее, отвел в комнату для посетителей, велел сидеть и ждать. Томительно долгим было это ожидание, гнетущим.
Под вечер в комнату вошел дежурный. Екатерина Степановна встала. Поднялся и Алеша. Глаза его сияли. Дежурный подал ей узкий листок бумаги с отбитым на машинке текстом. Трудно, давясь воздухом, читала:
"Гр–ко Шмелевой Е. С.
Настоящим уведомляется, что ваш муж Шмелев Н. Г., год рождения 1898, находится под стражей…" Глаза ее остекленели, лицо перекосилось, и по щеке, бледной, как прихваченный морозом кленовый лист, скатились крупные
— Мама, не надо… — просил Алеша, кривя от обиды губы.
— Видишь, сыночек, что пишут…
— Не надо, мама, не плачь! Это неправда… Неправда! Наш папа никакой не враг! — почти выкрикнул он, и мать взяла его за руку — их руки были одинаково маленькими, но в глазах сына она впервые увидела упрямую суровинку…
ГЛАВА ДЕВЯТНАДЦАТАЯ
С весны 1941 года началось ускоренное передвижение германских войск к рубежам Советского Союза. Ранее переброшенные с западного, притихшего театра военных действий крупные штабы и отдельные дивизии размещались пока в удалении от русской границы — в Варшаве, Познани, в Восточной Пруссии…
Весной же штабы и войска сосредоточились вблизи русской территории. Через Польшу один за другим беспрерывно двигались эшелоны, на платформах, крытых брезентами, громоздились танки, бронетранспортеры, тяжелые орудия, инженерно–саперное и дорожное имущество, мостовые конструкции; старые и вновь проложенные шоссейные и грунтовые дороги были забиты вереницами автомашин, повозок, кавалерией, солдатами маршевых пехотных частей — все двигалось, все прибывало к месту назначения по строгому графику, скрупулезно разработанному в стенах генерального штаба.
Многомиллионная германская армия, переброшенная на восток, насчитывала в своих рядах 190 дивизий, огромное количество бронированной и механизированной техники, армады самолетов. Тремя армейскими группами, которые именовались "Юг", "Центр", "Север", фашистская Германия обложила советские рубежи от Черного до Баренцева моря.
Истинную цель переброски войск на восток германское верховное командование и генеральный штаб тщательно маскировали. Поскольку скрытое передвижение такого количества войск исключалось, то еще 3 февраля Гитлер дал указание заведомо путать карты своих противников. Стягивание сил для операции "Барбаросса" якобы ведется для нападения на Англию, а также на Югославию и Грецию. В соответствии с этим указанием главный штаб в феврале издал специальную директиву по дезинформации. В ней отмечалось, что на первом этапе, примерно до апреля, сосредоточение и развертывание по плану "Барбаросса" должно объясняться как обмен сил между Западом, Германией и Востоком и подтягивание эшелонов для проведения южной кампании против Югославии и Греции. На втором этапе (с апреля до дня вторжения) стратегическое развертывание должно быть представлено как "величайший дезинформационный маневр", который якобы проводится с той целью, чтобы отвлечь внимание от приготовлений для вторжения в Англию.
Ложные слухи ужом выползали из стен генерального штаба и разведцентра Германии.
Тем временем Гитлер и его окружение втайне готовились напасть на Россию.
Пронзительными сиренами был оглушен с самого утра Берхтесгаден, дробили его тишину мчавшиеся "Опель–адмиралы", "Хорьхи", "Майбахи" и, взвинченно ревя моторами, забирались в горы, подкатывали к главной штаб–квартире рейхсканцлера. Еще при въезде в Бергхоф обладатели машин предусмотрительно поправляли
Каждый, кто удостоился чести быть приглашенным на совещание, до последнего момента не знал ни его участников, ни того, о чем будет вестись речь. Гитлер взял за правило вызывать в свою резиденцию нужных ему людей неожиданно и ошеломлять их столь же неожиданными замыслами.
В приемной, за длинным столом обычно сидел личный адъютант фюрера полковник Шмундт. Он редко когда вставал, но входившие фельдмаршалы и генералы почтительно приветствовали его взбросом рук навытяжку. И каждый, напрягая память, ум, старался сказать ему что–то приятное.
Сегодня, однако, не пришлось мучительно подыскивать изящные слова для адъютанта Шмундта. Его, кстати, и не было в приемной. Посреди зала ходил, неуклюже ставя ноги, Герман Геринг. На нем, как всегда, обувь была несуразная — красные юфтевые ботфорты с позолоченными шпорами. Заложив за спину руки с массивными кольцами, в которых сверкали драгоценные камни, Геринг подходил к стоявшим по углам вазам, бесцеремонно пощелкивал по ним пальцами.
На лице Геринга было выражение надменности. Увидя генерал–полковника Гудериана, вошедшего и отдавшего честь, воскликнул:
— Здоров, танковый туз! Ха–ха!.. Э… Ну, как у тебя там… после люксембургских дорог колеса не рассохлись? — И, не дожидаясь ответа, повернулся к Геббельсу, ковылявшему через зал, остановил его: — Слыхал твою музыку! Ловко поешь! Ха–ха… Насчет зверей удачно. Как это у тебя?.. — Геринг помедлил, потирая лоб. — Ах да… Зверинец разбежался от моей авиации. И зарычали львы, леопарды в югославской столице…
Геббельс задержал на нем взгляд, но не обиделся, приняв слова Геринга за шутку. Прихрамывая, он пошел к двери, что виднелась в дальнем углу. Являясь как бы частью резного орехового шкафа, упрятанного в стене, эта дверь вела на второй этаж в малый личный кабинет фюрера. Навстречу ему вышел, ступая на цыпочках, адъютант Шмундт.
— Прошу вас, господа, занять места.
Все встали и чинно направились в большой кабинет. Каждый предусмотрительно садился на то место, которое отвечало его должности и положению. Первым важно прошел Геринг, за ним едва поспевал Геббельс. Оба они намеревались подняться на второй этаж, но уже не было времени. Геринг по привычке сел отдельно в кресло, у южного окна. В своем ярком голубом мундире, увешанном регалиями, в красных сапогах, Геринг явно позировал. Искоса глядя на него, генерал–полковник Гудериан, по натуре суховатый, сразу не ответивший на колкости, теперь зло подумал: "Придворный шут, глотатель шпаг!"
Посреди кабинета за массивным столом, зеркально отражавшим лица, рассаживались представители родов войск, командующие округами, штабные генералы. Почти одновременно, гуськом, предупредительные и вежливые, вошли в кабинет и сели Рунштедт, Милх, Браухич, Лист, Клюге. В один день, после победы над Францией, получили они высшее звание фельдмаршала и почему–то старались быть вместе. Только Кейтель держался от них особняком. Мундир фельдмаршала он заказывал с ними в один день, но как поразителен был его взлет! Даже фон Браухича, главкома сухопутных войск, коробило от зависти, когда он думал о карьере Кейтеля. Ему, Браухичу, чтобы дослужиться до такого чина и занять положение, когда все стали признавать в нем стратега, потребовались многие годы; не оттого ли совсем белыми стали его короткие волосы, а на лице, огрубелом и будто высохшем, обвисли дряблые складки?