Вторжение
Шрифт:
Игнат хотел было спросить что–то, но голоса не получилось.
— Ка… ка–ак? — через силу выдавил он.
— А так! — громко ответил Митяй, косясь на Игната. — Спуталась с этим гусаром… И шито–крыто… Но шила в мешке не утаишь!
— Ты, сват, чего–то умничаешь, — насмешливо поддел Игнат. — Гусары встарь водились. При Екатерине, положим…
— Ты меня не отсылай к своей Екатерине. На хрен она сдалась! отрубил Митяй и снова покосился на Игната гневно сощуренным глазом. — А Наталье своей хвост прищеми! А то — ишь снюхалась с этим военкомовским гусаром!
В это время на стройку прибежала Верочка. Легко, босыми ногами она пробежала по толстой слеге, подошла к отцу и сказала:
— Идите уж полудновать, что ли?
— Погоди, дочка, делом заняты, — уклончиво ответил Игнат.
— Все погоди да постой, — посетовала Верочка и, враз позабывшись, стала прохаживаться по бревну.
— Батя, а где же они будут спать? — по простоте душевной спросила Верочка.
Отец посмотрел на нее злыми глазами.
— Кому сказано — не мешай! Убирайся вон! — указал он рукой, и Верочка, опустив голову, нехотя побрела в избу.
Оставшись наедине, Игнат и Митяй глянули один на другого, вздохнули и разом отвернулись, будто догадываясь, что добрая их затея пошла насмарку. Впрочем, у Игната, видно, теплилась надежда, что дело еще поправимо.
— Я с нее востребую! По всем статьям востребую! — погрозился он кулаком в сторону старой избы, а свату сказал миролюбиво: — Ты поменьше слухай… Собака лает, ветер носит! Много у нас пустомель, языки бы им поотрубать!.. Наталья моя хоть и, по правде сказать, внутренний огонь имеет, а вольности не позволит. А ежели — не дай и не приведись! оступится, так я ее сумею поставить на место. — Потом тяжко вздохнул и добавил: — Значит, разлад у нас? Супротив стройки идешь? А я-то думал, чего это стекло не привез… Про разные мне болезни толковал… Тоже хорош сват!
— Не возводи тень на плетень, — ответил Митяй. — Строить я согласный, и даже супротив пирамиды не встану. Только глаз не спускай с молодайки…
— Говорю тебе, хвост прищемлю! — сердито буркнул Игнат. — А ежели не слажу, тебя позову. Вдвоем–то управимся! Сообща суд учиним! — После таких грозных слов, долженствующих положить конец всяким разногласиям, Игнат взял в руки топор и начал тесать бревно. Но теперь работа подвигалась медленно. Покалывало спину, зудели от усталости натруженные руки. К тому же вечер наступал стылый, совсем весенний.
За Митяем скоро пришла жена. Зябко кутаясь в черную шаль, Аннушка обвела сватов пытливым взглядом и вдруг всплеснула руками:
— Мужики, да вы окосели? Пожар вон, а они…
— Брось беду накликать, — буркнул Митяй. — Похолодание идет, солому жгут на бахчах, чтоб не померзло.
— А я-то думала — пожар, — немного остепенясь, сказала Аннушка и, точно бы в свое оправдание, продолжала: — Бывалыча, коль пожар — так чисто праздник. По улицам — тройки с колокольцами да бубенцами. Со звоном. На передней сам начальник: "Эй, граждане, выходи пожар тушить!" — Аннушка передохнула. — А нынче не пожары, а черт те што! Проедут, а куда
— Ну, хватит, мать, хватит. Пойдем рассаду прикроем, — перебил Митяй и как можно вежливее попрощался с Игнатом, ушел.
Погода и вправду испортилась. Низкий, со степи дующий ветер был колючим, острым. И травы, будто чуя холод, свертывали в трубочки листья, клонились к земле.
"Того и гляди, ударит мороз", — тревожно подумал Игнат, чувствуя озноб и видя, как на бревна, на травы ложится мглисто–седая пелена поздних заморозков.
ГЛАВА ШЕСТНАДЦАТАЯ
Из–за дальнего косогора, подсвеченного на хребтине блеклыми лучами затухающего солнца, крутыми волнами накатывались вихри. Холодный, пахнущий разнотравьем ветер гнал по околице кутерьму пыли, мотки сохлого бурьяна, перекати–поле. С крыши Игнатова амбара сорвал клок соломы и, разметав над огородом, понес через задворье. На какую–то минуту ветер стих, присмирел, точно надоело ему сдирать с крыш вислые стрехи, но вдруг снова налетел с бешеной силой, вырвал у Игната из–под пояса холщовую рубаху, вздул ее парусом и погнал самого, прижимая к забору.
В сенцах Игнат пошарил вдоль стены, некстати под рукой оказалось решето; чертыхнувшись, Игнат запустил его на чердак.
Куры, дремавшие на шесте с подсунутыми под крыло головами, всполошились, закудахтали. Петух вскинул шею, сердито клюнул соседнюю хохлатку, словно пытаясь унять переполох. Жердь не выдержала его воинственных движений, и петух грузно упал в провал темноты, совсем не радея о своей жизни. Но ему прямо–таки повезло: он угодил на спину хозяина и, спрыгнув, захлопал крыльями, опрометью бросился через лаз наружу.
Игнат сопроводил его бегство ядреным словом и продолжал искать то, без чего сейчас не мог обойтись. Наконец нащупал в потемках кнут, размотал витой, с бахромой у рукоятки, ремешок. Для полноты гнева ему не хватало теперь Натальи.
Он шагнул в избу, широко расставил ноги и застыл на месте, увидев в смежной комнате Наталью. Она стояла у окна, спиной к нему.
— А ну, повернись!
— Чего, батя?
— С кем вожжалась?
Наталья с притворным удивлением посмотрела на отца, усмехнулась.
— За–по–рю-ю! — заклокотало в груди у Игната, и, хрустя челюстями, он замахнулся кнутом.
Наталья метнула на него дерзкий взгляд, потом шагнула вперед, выпятив правое плечо и слегка обнажая из–под кофты грудь. Обжигая отца пылающими угольками глаз, она бросила с непокорной гордостью:
— Бей! Чего же медлишь?.. Я вся тут!
К отцу подскочила Верочка, бледная, дрожащая.
— Цыц! Сикуха! — хлобыстнул кнутом Игнат. Верочка увильнула вовремя, и на перегородке, оклеенной розовыми обоями, остался грязный витой след. Отец вяло опустил руки. "Значит, все правда. А еще сваливала на скотину…" — подумал он, имея в виду недавний след на траве.