Вуаль темнее ночи
Шрифт:
– В прошлый раз я все же остался недоволен твоей игрой, Рома, – посмел сказать он Бучумову, но тот спокойно смотрел на него, скрестив руки на груди. – Ты чуть не запорол финальную сцену. У тебя на лице не было написано никакого страха, и зрители, должно быть, тебе не поверили. А это очень плохо, когда актеру не верят. Ну, не мне вас учить, вы все с образованием, – он искоса посмотрел на Валерия. – А еще все опытные. И ты, Таня, извини, но подкачала. Донна Анна у тебя даже на могиле мужа выглядит не скорбящей, а какой-то ветреной.
Татьяна
– А разве это не так? – поинтересовалась она. – Не будь эта особа женщиной легкого поведения, она бы продолжала оплакивать мужа, а не привела бы к себе в дом другого мужчину. По мне, так я делаю все правильно.
Главреж не стал с ней спорить:
– Мне все с тобой ясно. Лучше всех выглядел… – он осекся, посмотрев на Руденко, и Валерий все понял. Ходынский побоялся хвалить его. Эта похвала предполагала новые роли в будущем, а будут ли они – Ходынский не имел понятия. – А в общем, – поправился главреж, – всем надо играть лучше. Ну, с Богом.
Уже прозвенел последний звонок, в зале выключили свет, и занавес дернулся. Артисты быстро заняли свои места. Они играли превосходно и словно слились со зрительным залом. Ходынский удовлетворенно качал головой. В зале стояла полная тишина. Никто не решался заговорить по телефону, никто не шептался с соседом. Обезображенное лицо Валерия Руденко, искусно загримированное умелыми руками, казалось прекрасным. «Черт возьми, если бы не его рожа и недостаток образования, он играл бы у меня главные роли», – подумал Ходынский. Бучумов тоже превзошел сам себя. Он учел все замечания, и зрители ловили каждое его слово. Действие летело на одном дыхании. Близилась финальная сцена. Дон Гуан целовал на прощанье руки Донне Анне и страстно прощался:
– Прощай же, до свиданья, друг мой милый.
Сказав это, Бучумов выбежал со сцены и вернулся назад с криком:
– А!
Татьяна натурально изобразила удивление:
– Что с тобой?..
Когда Руденко вошел в костюме статуи Командора, зал напряженно замер. Татьяна вскрикнула и упала. «Молодец!» – подумал Ходынский и с улыбкой взглянул на ее мужа. Тот понимающе кивнул в ответ. Громкий угрожающий голос Руденко бросал в дрожь:
– Я на зов явился.
Бучумов очень натурально побелел.
– О боже! Донна Анна!
– Брось ее, – ответствовал Валерий. – Все кончено. Дрожишь ты, Дон Гуан.
Роман осекся, однако совладал с собой. На него подействовала прекрасная игра Руденко.
– Я? Нет. Я звал тебя и рад, что вижу.
Руденко был торжественен и спокоен.
– Дай руку.
Голос Бучумова звучал глухо и обреченно:
– Вот она… О, тяжело пожатье каменной его десницы!
Зрители напряженно следили за действием. Теперь негодяй и развратник Дон Гуан и благородный Командор снова сошлись лицом к лицу.
– Оставь меня, пусти – пусти мне руку, – при этих словах Командор вытащил кинжал. Его лезвие блеснуло
– Я гибну, кончено, о Донна Анна! – прошептал Роман, и Командор ударил его. Роман рухнул как подкошенный. Зрители разразились аплодисментами. Тяжелый бархатный занавес упал, скрыв Татьяну и Валерия, переглянувшихся с облегчением на лицах. В зале послышался топот. Толпа направилась в буфет. На сцену выскочил Ходынский.
– Ребята, все было прекрасно. Сегодня вы играли как никогда. Но давайте быстренько расходиться. Сейчас выйдут Моцарт и Сальери. Нужно еще поменять декорации.
Татьяна и Валерий последовали его просьбе. Лишь Роман так же неподвижно лежал на холодном полу.
– Бучумов, поднимайся, заигрался, – Ходынский присел и потряс его за плечо, но тут же отпрянул. Артист не пошевелился, под ним растекалась лужа крови. Кинжал так и остался торчать в животе, а на камзоле расплылось темное пятно. Олег не верил своим глазам:
– Что за черт! Идите сюда. Нет, вызовите врача. Кажется, он мертв. Как это могло произойти?
Татьяна сжала кулаки:
– Он что, умер? Но этого просто не может быть.
– Он мертв, – лицо главрежа было белее снега. – Во всяком случае, мне так кажется. Да вызовет ли кто-нибудь эту чертову «Скорую», и вообще, нужно что-нибудь объяснить зрителям. Мы не можем дальше продолжать спектакль.
– Но этого не может быть, – женщина вот-вот готова была сорваться. – Это бутафорский кинжал. Роман не мог умереть.
– Но он не дышит! – Ходынского трясло, как в лихорадке. Он поднял ладонь, испачканную в чем-то красном, и показал ей. – А это кровь.
– Он умер? – Незнакомый голос срывался на фальцет. Все обернулись. На негнувшихся ногах к телу шел Валерий. Его лицо под слоем грима было страшно. – Я убил его?
Главреж развел руками:
– Я ничего не понимаю. Каким-то образом ты заколол его кинжалом.
Губы Руденко посинели:
– Я убил его… – прошептал он и упал на пол рядом с бездыханным трупом. Ходынский бросился к нему:
– Черт возьми, у него больное сердце. Мне не хватало здесь еще одного трупа. Да где эта проклятая «Скорая»?
Испуганный охранник вел людей в белых халатах. Пожилой мужчина в очках, с клинообразной бородкой пощупал пульс у Бучумова.
– Этот готов, – сказал он как-то равнодушно и подошел к Руденко. Повозившись возле него, врач вздохнул с облегчением.
– А тут сердечный приступ. Мы успеем его спасти, – он бросил взгляд на двух парней, и те торопливо разложили носилки и аккуратно опустили на них Валерия. – Несите скорее в машину. – Доктор повернулся к Ходынскому, кусавшему губы: – Вам следует пригласить полицию. Тут, – он кивнул на Бучумова, – я уже ничем не могу помочь. Мне нужно спасать второго.
– Да, – растерянно ответил главреж. – Делайте свое дело.
Когда врач и два медбрата удалились, Ходынский побежал в свой кабинет и принялся звонить в полицию.