Вулфленд
Шрифт:
***
Воскресное утро разворачивалось медленно, словно нехотя покидая объятия ночи. Солнце, ещё не успевшее набрать силу, робко пробивалось сквозь лёгкую дымку, окрашивая всё вокруг в нежные пастельные тона. В этот день, как и многие другие воскресенья, мой отец решил посвятить себя не отдыху на диване перед телевизором, а тяжёлому, но, судя по всему, приятному труду – уборке нашего запущенного сада. Сад, если его можно было так назвать, представлял собой скорее дикую заросль. Сорняки, вымахавшие выше человеческого роста, смешались с полудикими кустами смородины и малины, местами пробиваясь даже сквозь ржавую сетку забора, разделяющего наш участок от идеально ухоженного сада наших соседей – эталонов образцового порядка и благоустройства. Их идеально подстриженные газоны, усыпанные яркими цветами, резко контрастировали с нашим запущенным зелёным хаосом. Но отец, казалось, ничуть не смущался. На лице его, обычно скрывающем множество переживаний за непроницаемой маской хмурости, появилась лёгкая, почти незаметная улыбка. Он был человеком дела, не склонным к долгим размышлениям. Взяв в руки грабли, отец принялся за работу с присущей ему энергией и методичностью. Его движения были неторопливы, но каждое из них было точно рассчитано, каждый взмах грабель – результативен. Он расчищал заросли, как будто освобождая не только сад, но и какую-то часть своей души от накопившихся за долгие годы груза воспоминаний и невысказанных чувств. В каждом сорванном бурьяне, в каждой аккуратно сложенной кучке листвы, я видела отголоски его жизни, его упорства и тихой силы. Отец никогда не был склонен к сантиментам, но в его отношении к саду, к земле, проявлялась особая нежность. Ещё в нашем прежнем доме, где мы жили, когда я была маленькой, он с такой же заботой ухаживал за роскошным газоном, за каждым цветком, за каждой веточкой. Тот сад был его гордостью, его маленьким зелёным раем. Здесь, в этом запущенном уголке, он, казалось, пытался воссоздать тот рай, хотя бы в миниатюре. Он умел делать всё. Починить сломанную мебель, сшить порванную одежду, даже заплести мне косы, избегая «петушков», которые всегда так раздражали меня в детстве. Его руки, покрытые сетью мелких морщинок и мозолей, были руками мастера, руками, создающими и чинящими. Он был удивительно
Солнце, пробиваясь сквозь занавески, лениво скользило по моей щеке, но его ласковые лучи не могли прогнать утреннюю сонливость. Внезапный рывок одеяла прервал мой сладкий сон. – Карла, поднимайся! Ты видела, сколько времени? – раздался грубоватый, но ласковый голос отца. Я застонала, уткнувшись лицом в подушку, пытаясь спрятаться от назойливого света и отцовской настойчивости. – Вставай! Вставай! Хватит спать! – его голос звучал всё настойчивее. Деваться было некуда. Скрепя сердце, я приподняла голову, потянулась, ощущая приятную тяжесть в теле. Отец, видимо, решил, что мои летние каникулы должны пройти в тесном контакте с садовыми сорняками, но, честно говоря, спать больше мне уже никто не даст. Провалявшись ещё несколько минут, я с усилиями сбросила с себя остатки сна и, пошатываясь, направилась на кухню. Мои глаза, ещё затуманенные сном, с трудом фокусировались. Но постепенно, в полумраке кухни, я разглядела знакомый силуэт бабушки. Она, словно неутомимая пчела, шуршала кастрюлями и сковородками. Бабушка, всегда беспокоившаяся о том, чтобы мы не остались голодными, уже с раннего утра начала колдовать над завтраком. И вот, волшебный аромат, нежный и манящий, наполнил весь дом. Аромат только что испеченных блинчиков, золотистых и румяных, растопил остатки моей сонливости. Я поспешила к столу, чувствуя, как слюнки начинают собираться во рту. За столом, накрытом простой, но чистой скатертью, уже стояли тарелки с блинчиками, сложенными аккуратными стопками. Рядом – маленькая вазочка с густым малиновым вареньем, а на краю стола – кружка с крепким чаем. Бабушка улыбнулась, её лицо, изборожденное тонкими морщинками, сияло от удовольствия. Её глаза, светлые и добрые, с искринкой в них, казались мне самыми красивыми на свете. Она всегда просыпалась рано, ещё до рассвета, чтобы к нашему пробуждению уже был готов завтрак. Этот ритуал, повторяющийся каждое утро, был для меня одним из самых дорогих и любимых моментов дня. Наш дом и дом бабушки стояли на одной улице – Лесоскладской, рядом друг с другом, что было очень удобно. Бабушка была самой обычной бабушкой, каких множество. Но для меня она была самой лучшей на свете. Она никогда не жаловалась, всегда была готовая помочь, поддержать. Даже продукты для своих кулинарных шедевров она часто добывала сама, выкапывая картошку и свеклу из своего домашнего погреба. Отец часто пропадал на работе, а я тогда ещё ничего не умела готовить, поэтому всё хозяйство легло на плечи бабушки. И она с лёгкостью справлялась со всем, с улыбкой на лице. Этот запах блинчиков, это тепло её рук, эта бесконечная забота – это то, что навсегда останется в моей памяти, как самое ценное воспоминание о летах, проведённых в родном доме, в объятиях любимой бабушки. Её любовь, выраженная в каждом испечённом блинчике, в каждой чашке чая, в каждом теплом слове, согревала и наполняла счастьем всю нашу семью. Именно она сделала наш дом настоящим домом, полным любви, тепла и неповторимого аромата утренних блинчиков.
Я сумела сделать лишь пару глотков утреннего кофе, как с улицы донеслись резкие, требовательные крики отца. «Карла! Карла!», – разносилось по всему дому, пронзая утреннюю тишь. Я томно вздохнула, чувствуя, как внутри нарастает раздражение. Со злостью, которая уже давно стала моей постоянной спутницей, я брякнула фарфоровую кружку о деревянный стол. Звон разнесся по кухне, эхом отражаясь от стен. Даже не удосужившись одеться, в одной лишь тонкой хлопковой пижаме, я вышла во двор. Перед моими глазами предстала картина, уже ставшая привычной. Отец, склонившись к земле, яростно дергал за стебли какой-то сорной травы. Его лохматая седая голова то исчезала, то вновь появлялась из-за непроходимой заросли сорняков. Он выглядел уставшим, но его голос, прорезавший утреннюю тишину, был полон нетерпеливого энергичного треска. «Ну что стоишь, как столб? За работу!» – рявкнул он, после чего слегка хихикнул, издавая звук, который больше походил на кашель, чем на смех. В его глазах мелькнуло что-то непонятное – смесь усталости и упрямого ожидания. С недовольным лицом, скромно прикрытым выражением поддельного усердия, я сделала вид, что принялась за работу. На самом деле я просто бессильно стояла, наблюдая за его усилиями. Мысль о том, что придется провести весь день в этом небольшом, но требующем неимоверных усилий саду, вызывала во мне приступ отчаяния. Этот сад стал символом моей неволи, нескончаемой борьбы с надоевшей рутиной. Сад, в принципе, был небольшим, но не в этом дело. На нем росло всего несколько деревьев и кустов. Была старая яблоня, скромно урожаивающая кислые яблоки, кусты малины, колючие и неуступчивые, кусты крыжовника, плоды которого мы ели только в консервированном виде. И, конечно же, было это «неуместное» дерево, как всегда называл его отец, – лимонное дерево, упорно растущее в нашем северном климате и щедро одаривающее нас пахнущими солнцем лимонами. Этот лимонный аромат был единственным приятным моментом в этом нелегком труде. Я часто закрывала глаза, вдыхая его, стараясь забыть о том, сколько еще нужно потрудиться.
Лесоскладская улица – это парадокс, уютно расположившийся на границе условного благополучия и непривычной замкнутости. На первый взгляд, это была картинная открытка, иллюстрирующая идеализированную жизнь за чертой города. Дома стояли один краше другого: новые, ухоженные, с ухоженными газонами и аккуратными заборами, не оставлявшими места для сомнений в финансовом благополучии их обитателей. Это была маленькая «Рублевка», только в сельской местности, с тишиной, пронизанной звуками природы, а не шумом городских машин. Каждый дом словно соревновался с соседом в роскоши и уюте, представляя собой идеал загородной жизни. Блестящие крыши, отполированные до зеркального блеска окна, изысканные кованые ограждения – всё говорило о достатке и статусе жителей. Но эта внешняя идиллия скрывала в себе некую странность, некую непроницаемость, которая стала очевидна с самого начала. Даже собаки, жившие в роскошных конурах, хотя и встречали прохожих радостным лаем, казались какими-то отстраненными, словно не имея желания вступать в контакт. После бурного приветствия они снова уделяли внимание своим косточкам, остаткам от пиршества, что подчёркивало уровень жизни их хозяев. Это было богатство, окруженное невидимой стеной. Наш дом, маленький и похожий на барак, резко контрастировал с окружающей роскошью. Он выглядел так скромно, что я порой стыдилась спешить домой, стремясь как можно быстрее скрыться за калиткой. Страх быть осужденной, засмеянной или просто не замеченной – он всегда жил рядом. В этом и заключался парадокс Лесоскладской улицы: за фасадом богатства скрывалось удивительное безмолвие. За все время проживания мы не обменялись ни одним словом с соседями. Они были загадочными фигурами, плывущими в своем океане богатства и молчания. Эта необщительность поражала. Отец, в отличие от меня, видел в этом не проблему, а своеобразную особенность места. Он назвал Лесоскладскую улицу «своеобразным городом», и его оптимизм меня поразил. Его внезапное решение нанести визит соседям с тортом стало свидетельством его желания начать новую жизнь, но также и проверкой на прочность моего терпения. Я не люблю навязанные знакомства, напоминающие театральную постановку, но отказать отцу, в его редком приливе радости, я не смогла. Его улыбка стоила любых неудобств. Этот поход к соседям стал символом попытки прорваться через непроницаемый барьер молчания, попыткой установить контакт с загадочными жителями Лесоскладской улицы. Поход, который стал не просто визитом вежливости, а метафорой поиска связи в мире внешнего благополучия и внутреннего отчуждения. И хотя результат остаётся неизвестным, сам поход стал важной вехой в новой жизни отца, а затем и в нашей собственной.
Солнце пекло нещадно. Я продолжала выщипывать сорняки у забора, пока отец, бурча себе под нос что-то про бесконечные дела, забежал в дом. Через несколько минут, он выскочил, словно пружина, и сунул мне в руку пару мятых сотенных купюр. "На тортик, – буркнул он, – только быстрее возвращайся, мне еще розы подвязывать нужно!" Этих денег, я знала, должно было хватить на самый вкусный тортик в кондитерской на углу, тот самый, с клубничной начинкой и шоколадной глазурью. Мечты о сладком лакомстве заставили меня забыть о жаре. Я быстро отыскала в шкафу свою любимую футболку с изображением кота и потертые джинсы. Быстрая смена одежды – и я уже на улице, робко открываю скрипучую калитку. Оглядываюсь по сторонам – пусто. Только бабушка Агафья, как всегда, копается в своем цветнике, не обращая на меня никакого внимания. С облегчением выхожу за ворота, чувствуя себя настоящим агентом 007, отправляющимся на секретную миссию за тортом. Не успела я пройти и десяти шагов, как услышала злобное тявканье. Из-за кустов выскочил рыжий комок шерсти – трусливый соседский пес, прославившийся на всю улицу своим громким лаем и… полным отсутствием агрессии. Он пробежал вокруг меня, издавая угрожающие звуки, но, заметив мой спокойный взгляд, сразу же сжался и забился под куст сирени, изредка показывая свой белоснежный хвост. Я даже не остановилась, продолжая свой путь. Этот пес был самым безобидным существом на свете, хотя и обладал репутацией свирепого пса-охранника. Его "страшные" атаки, как правило, заканчивались бегством в самое укромное место. Дорога до магазина казалась бесконечной. Солнце нещадно жгло кожу, и я мечтала только об одном – скорее бы купить тортик и вернуться домой. В голове рисовались картины: я сижу на веранде, поглощаю сладкий десерт, а отец с удовлетворением смотрит на свои ухоженные розы. "Надеюсь, он успеет привести сад в порядок до моего прихода, – думала я, притормаживая шаг, – а то мне придется жариться на солнце еще дольше, чем планировалось". Я представила, как отец бормочет что-то себе под нос, подвязывая розы.
Сегодня, как никогда в Вулфленде стояла удушливая жара, воздух вибрировал от зноя, словно раскалённый металл. Солнце, безжалостное и яркое, сжигало всё на своём пути, превращая пыльные улицы в раскалённые плиты. Мне уже тысячу раз пришлось пожалеть о своём легкомыслии, о том, что я не надела свою модную кепку, ту, с изысканным жемчужным ободком, которая обычно защищала мои глаза от палящих лучей. Сейчас же, под этим немилосердным солнцем, я чувствовала, как кожа на лбу начинает гореть, а волосы, словно сухая трава, прилипают к шее. Я мечтала о прохладной тени раскидистого дерева, о глотка ледяной воды, о чём угодно, что могло бы хотя бы на минуту принести облегчение. Мои волнистые рыжие волосы, обычно такие игривые и живые, сейчас были липкими и непослушными, прилипая к загорелой коже. Они спускались до плеч, обрамляя лицо, и в этом жарком воздухе казались ещё более яркими, практически огненными. Я часто задумывалась над тем, откуда у меня такой яркий, необычный цвет волос. Ведь в нашей семье больше не было рыжеволосых. Может, это какой-то древний ген, проявившийся сквозь поколения? Или чудо, подарок судьбы? Мои глаза – голубые, как глубокое лесное озеро в ясный солнечный день – под влиянием жары казались ещё более блестящими, словно в них отражалось все небо. Они были не просто голубыми, а с нежно-серым отливом, меняющимся в зависимости от освещения. Иногда в них можно было увидеть искры озорства, иногда – глубокую меланхолию. Глаза – зеркало души, говорят. А что мои глаза могут сказать о мне? Наверное, многое. Они видели многое. Они видели радость и печаль, любовь и разочарование, надежду и отчаяние. Моя бабушка, женщина с добрым сердцем и острым умом, всегда считала меня красоткой. Она восхищалась моими волосами, сравнивая их с золотом, и с умилением наблюдала за тем, как они волнуются на ветру. Её слова были для меня балзамом на душу, особенно в моменты самокопания и сомнений. Она видела во мне то, что я сама в себе не замечала. Но я… я всегда считала себя самой обычной. Я не была замечена ни красивой, ни необычной. Я была просто я – с моими волнистыми рыжими волосами, голубыми глазами и целым миром переживаний внутри. В этом не было ничего необычного, ничего особенного. Я была просто девушкой с обычной внешностью, живущей в обычном мире. Но бабушкины слова заставляли меня задумываться. Может быть, она права? Может быть, я не так плоха, как я себе кажусь? Может быть, в мне есть что-то такое, что стоит заметить, что стоит ценить? Эти вопросы постоянно крутились у меня в голове, как мухи в жаркий летний день. И каждый раз, когда я смотрела в зеркало, я пыталась найти то самое, что видела в мне моя бабушка. Но пока я находила только обычную девушку с волнистыми рыжими волосами и голубыми глазами. Девушку, которую любила моя бабушка, но которая сама себя не любила. По крайней мере, так казалось мне в тот удушающе жаркий день в Вулфленде..
До магазина оставалось совсем немного, но даже этот короткий путь превратился в настоящее испытание. Солнце припекало, настроение было неплохое, я планировала купить вкусный торт и провести вечер за чтением любимой книги. Однако судьба распорядилась иначе. Проходя мимо аккуратного, но несколько запущенного дома, я услышала приглушенный шёпот и заливистый, злорадный смех. Любопытство, как всегда, взяло верх. Я остановилась, прислушалась. Тишина. Лишь шелест листьев да пение птиц нарушали идиллию тихого летнего дня. Но внезапно, словно гром среди ясного неба, раздался крик: «Банзай!» В ту же секунду мощная струя ледяной воды обрушилась на меня. Я даже не успела среагировать, как оказалась мокрой до нитки. Только деньги в кармане уцелели – сухие и невредимые свидетели этого неожиданного водного нападения. Ошарашенная, я некоторое время стояла неподвижно, словно окаменевшая статуя. Вода стекала с моих волос, пропитывая насквозь новую, любимую футболку и джинсы. Они были такими красивыми, только что купленными! Теперь же выглядели жалко, обвисая мокрыми складками. За высоким кованным забором, скрывавшим от моего взгляда источник водяного обстрела, снова раздался смех. В одной из створок забора я различила силуэты двух фигур. Присмотревшись, я увидела две белокурые головы, две пары хихикающих лиц. Это были две девочки, примерно моего возраста. Они, видимо, решили развлечься, играя со шлангом. Разумеется, они не заметили меня, и, разумеется, сделали это не случайно. Или сделали? Эта мысль пронзила меня, как ледяная струя из шланга. «Эй! – крикнула я, стараясь пересилить нарастающее чувство обиды. – Вы облили меня!» В ответ я услышала лишь еще более громкий, вызывающий смех. Девочки бросили шланг на землю и, вихрем проносясь по дорожке, скрылись за воротами дома. А я осталась стоять на месте, промокшая насквозь и униженная. Обескураженная и расстроенная, я сжимала кулаки, чувствувала, как глаза наполняются слезами. В этот момент мне действительно хотелось уничтожить весь мир. Но вместо этого я просто побежала в магазин, в надежде, что хотя бы торт сможет немного улучшить мое настроение. Моя мокрая обувь собирала на себя всю грязь с тротуара, будто я шла не по асфальту, а по самому настоящему буераку. Вся мокрая, в растрепанном виде, я влетела в местный продуктовый магазин. Пожалуй, я выглядела как настоящий бомж! «На улице дождик?» – удивилась пожилая продавщица, внимательно окинув меня взглядом с ног до головы. Я восприняла это как очередную насмешку и, проигнорировав ее вопрос, попросила какой-нибудь свежий тортик. Выбор был невелик, и я взяла первый попавшийся. Не желая дольше задерживаться в магазине, я схватила торт и выскочила на улицу, даже не дождавшись сдачи. Я летела домой, словно ракета, лишь бы побыстрее оказаться дома, в тепле и сухости. И я отчаянно надеялась, что больше никто не станет свидетелем моего сегодняшнего приключения, моей мокрой, унизительной истории. Этот день запомнится мне надолго. А ещё я больше никогда не буду проходить мимо домов, где звучит подозрительно веселый смех. И, возможно, куплю себе новые джинсы.
***
Жаркое солнце щедро лило свои лучи на моё выстиранное бельё, развешенное на верёвке во дворе. Я сушила свою одежду, наслаждаясь последними тёплыми часами дня. Воздух гудел от зноя, и к вечеру всё, наконец, высохло. За исключением кроссовок. Мои любимые кроссовки, те, что я так берегла, неожиданно подвели меня – подошва отклеилась, оставив меня с парой потёртых шлёпок в качестве единственной обуви. Перспектива покупки новых кроссовок немного омрачала мой настрой, но что поделать? Время неумолимо шло, и стрелки часов приближались к семи вечера. Отец, одетый в выглаженную рубашку (которую, кстати, я только что погладила по его просьбе), выглядел готовым к визиту к нашим новым соседям. Это знакомство откладывалось уже несколько дней, и вот, наконец, настал этот момент. Наши соседи, как правило, были дома к этому времени, что и подтолкнуло отца к визиту именно сегодня. Он верил, что первое впечатление очень важно, и хотел показать себя с лучшей стороны. Я, честно говоря, была настроена скептически. До этого дня знакомство с нашим новым окружением не прошло гладко. Несколько часов назад произошёл неприятный инцидент, который, мягко говоря, оставил у меня неприятный осадок. Две девчонки, выглядевшие явно старше десяти лет, неожиданно окатили меня водой из садового шланга, проходя мимо. Этот неожиданный душ был не просто мокрым, а просто ледяным, и оставил меня в состоянии легкого шока и обиды. После этого случая моя вера в адекватность местных жителей существенно пошатнулась. Я подумала, что улица Лесоскладская – это сплошное царство невоспитанных детей и равнодушных взрослых. В моей голове уже возникали картины постоянных конфликтов и недоразумений. Даже мысли о дружеском общении с новыми соседями казались наивными и безнадежными. Отец, заметив мою угрюмость, попытался меня успокоить. Он с пониманием отнёсся к моему возмущению по поводу инцидента со водой, но убеждал, что не стоит судить обо всех жителях Вулфленда по поступкам двух невоспитанных девочек. Он говорил, что такие случаи бывают, и это не характеризует всех жителей нашей новой улицы. Он подчёркивал важность того, чтобы дать людям шанс показать себя, не делать поспешных выводов, и не позволять одному негативному опыту испортить общее впечатление. В конце концов, отец был прав. Его слова заставили меня задуматься. Действительно, нельзя судить о всех по поступкам нескольких. И, хотя осадок от инцидента со шлангом ещё оставался, я решила попытаться отпустить эту неприятную ситуацию и дать себе и нашим новым соседям ещё один шанс. Может быть, они окажутся приятными и доброжелательными людьми, и наше знакомство пройдёт в более позитивной атмосфере, чем я предполагала раньше. Мы с отцом направились к дому наших соседей, надеясь на лучшее и готовые к новому опыту в нашем новом жилище. Надеюсь, знакомство с соседями пройдет гладко. Сушка одежды и неприятности с обувью отступили на второй план, уступив место ожиданию встречи с новыми людьми.
Отец, кажется, находился на седьмом небе от счастья. Его лицо сияло, глаза блестели, и он насвистывал какую-то бодрую мелодию, пританцовывая на месте. А я? Я чувствовала себя выжатым лимоном. Вечер обещал стать пыткой. Сквозь пелену вялого недовольства я с трудом пересилила себя, натянув нарядное платье, которое казалось мне слишком ярким, слишком навязчивым, слишком… вселенски неуместным в моей нынешней душевной атмосфере. Рыжие волосы, обычно радующие меня своим огненным блеском, сегодня казались неуправляемой копной, отражением моего внутреннего хаоса. Я механически провела по ним расческой, но эффект был минимальным – они всячески противились попыткам придать им хоть какой-то приличный вид. В воздухе витала тяжелая атмосфера предстоящего визита. Идея нанести визит нашим соседям, живущим буквально через забор, казалась мне совершенно безумной. Я бы с удовольствием провела вечер за книгой, в тишине своей комнаты, даже за нудной домовой работой – все что угодно, лишь бы избежать этого общения. У меня не было желания разговаривать ни с кем, особенно с людьми, которых я знала лишь по мимолетным встречам на улице, за быстрым обменом формальными приветами. Моя душа протестовала против навязанной вежливости, против притворной улыбки, которую мне приходилось натягивать на лицо, словно маску. Отец, в своем прекрасном настроении, вовсе не замечал моего мрачного состояния. Он радостно ухватил красиво украшенный тортик, очевидно, предназначенный для наших соседей, и с задором заявил, что пора идти. Я молча последовала за ним, таща за собой тяжесть своего плохого настроения, словно непрошенный багаж.
Мое нежелание общаться с соседями было не просто капризом плохого настроения. Мне казалось, что люди всегда ждут от тебя чего-то больше, чем ты готов предложить. Постоянное чувство неловкости, ощущение, что твои слова и поступки не совершенны, что ты не соответствуешь каким-то неявным ожиданиям – все это вызывало у меня чувство паники и отторжения. Я предпочитала уединение, возможность быть собой, без необходимости строить из себя кого-то другого. В этом нежелании общаться была доля и застенчивости, и боязни неприятия. Я не уверенна была в себе, в своей способности поддерживать светскую беседу, заводить новые знакомства. Все это вызывало у меня внутренний протест, который я с трудом сдерживала. Подойдя к калитка, ведущая к дому соседей, я ощутила прилив паники, желание сбежать, исчезнуть. Но отец уже начинал звонить, и я поняла, что отступать поздно. Мы позвонили в дверь и замерли в ожидании. Вечер только начинался, а я уже чувствовала себя истощенной. Как же я хотела бы быть дома, одна, в своем мире, вдали от людей, вдали от надоевших улыбок и приветствий. Но я знала, что мне предстоит провести вечер, притворяясь другой. И это ощущение было намного хуже самого плохого настроения. Плохое настроение пройдет, а этот ощущение навязанности, ложного общения может остаться.