Вульгарность хризантем
Шрифт:
За окном, которого по соображениям секретности в кабинете Алана Петровича не было, светила полная и пока еще «общечеловеческая» луна, но воздух был уже не наш — слишком чист и свеж. Снегирь на секунду представил миллионы соотечественников, желающих испить сей восторженной свежести, и жестко констатировал: «Среди важнейших задач стратегического партнерства России с Европейским союзом со всей силой обозначилось поэтапное регулирование миграционных потоков. В прошлом году в рамках „Нючёпингского процесса“ был поставлен надежный общеевропейский заслон нелегальной миграции».
На этой фразе Алан Петрович слегка
Следует отметить, что за недолгое «гарцевание» на фоне таблички «Российская Федерация» Алан Петрович обмяк, отрастил живот, превратился в просвещенного циника, поверил в многополярность мира и заработал репутацию убежденного гуманитария. Ведь во времена СССР, жвачки, пепси-колы, молодости, комиссионок и неуемной творческой энергии «совгражданок» мир виделся ему совсем иначе…
Снегирь был резок и даже жесток как со стратегическими противниками, так и с друзьями поневоле, особенно «дипломатками». В отличие от других членов делегации в решающие моменты дипломатических баталий он всегда сохранял хладнокровие, и только его соски слегка затвердевали… Во время грозных, пламенных и непременно судьбоносных выступлений Петровича с трибуны ООН минимум пятьдесят процентов присутствующих дам его любило и голосовало сердцем «за», столько же или чуть меньше — ненавидело от всей души, но голосовало «за», правда, с некоторыми оговорками. Воздержавшихся просто не было… Бразильский посол — старый педик, завидев Снегиря, икал и плакал, плакал и икал…
Однако постепенно, шаг за шагом в духе так называемого времени перемен Алан Петрович стал отдавать служебный долг идеологии «прав человека», позволявшей, по его дипломатическому разумению, дуракам и подонкам чувствовать себя людьми в великом, но разнообразном сообществе людей и наций. В конце-то концов, должностной Рубикон второго секретаря давно остался позади, и, следовательно, беспокоиться Снегиреву было уже в принципе не о чем. К слову, с должности второго секретаря хоронят за государственный счет.
Петрович продолжил труды, выдавив из себя: «На фоне обострения борьбы за обеспечение международной безопасности мирными средствами мы последовательно выступали за упрочение единства мирового сообщества на основе международного права, центральной роли ООН в урегулировании кризисов и универсального соблюдения прав человека». Затем, вздохнув, заключил: «Если так и дальше пойдут дела с правами этого самого человека, то мы „пойдем с сумою по дворам“, а лучшим кандидатом на пост генсека ООН станет полоумная японка-инвалид из среды сексуальных меньшинств».
Опрокинув коньяк в ретроспективу отчета, Снегирь почувствовал, что «кульминация вот-вот достигнет апогея», и ощутил привычную тяжесть в груди. Он решил, что пора завязывать с творчеством, надо потихоньку выползать из исторического дискурса, возвращаться, как говорят французы, к нашим баранам. Алан Петрович спрятал документы в ящик стола, туда же пристроил кадавр «Курвуазье», надел пиджак, поверх него набросил пальто и в нарушение всех инструкций прихватил с собой проект годового отчета, дабы проконсультироваться
Луна на воле и вправду была хороша, а инвалютный воздух — чист как совесть патриота.
— Оттрудились, Алан Петрович? — с нежностью в голосе спросил дворник, как будто поджидавший друга у выхода из посольского «бункера» в столь поздний час.
— Да, Ильич… А ты почему не спишь?
— Да, вот, Алан Петрович, не спится что-то… То то, то сё, то опять то… А все не то! Какая-то тоска, грусть… Понимаешь?
— Понимаю, Ильич, но сегодня уже не могу.
Подъехав к дому, дипломат лихо припарковал авто, но замешкался, вылезая на свет божий из служебного «мерина», слегка «повоевал» с одеждой. Потом он шуганул кота, сидевшего у подъезда, а сам прошмыгнул в дверь, заглянул в бар и немного повозился в темноте с мерзавчиком «Вани пешехода». По обыкновению Снегирь воровато «крякнул» перед сном и потихоньку, чтобы не беспокоить свою жену, просочился в спальню на супружеское ложе. Хотя Алан Петрович и был в необходимой кондиции, т. е. «от полулитра до семисот», однако сегодня, «отдипломатив» до двенадцати, он в принципе не горел желанием романтично общаться с присутствующей дома дамой. Она, напротив, отбросив Пруста, ждала этого момента и явно была чем-то расстроена.
Ангелина Сергеевна приходилась Алану Петровичу третьей законной музой и «лежала» у истоков элементов романтизма в его позднем творчестве. В посольской школе она преподавала музыку, биологию, литературу и этику семейной жизни, а также являлась автором песни «Школа, школа — белый потолок» (на мотив «Чунга-Чанги»), считала Достоевского писателем-психиатром и как-то заявила, что Андрей Рублев — это Пушкин Древней Руси. Алан Петрович был вторым дипломатом Ангелины Сергеевны.
— Опять наклюкался! — язвительно заметила супруга из темноты своего ложа и перевернулась на другой бок.
— Дорогая, я работал с документами.
— Писал о бельгийской заднице?
— Ты сегодня прекрасно выглядишь, мой майский розан! Новая прическа… Дорогая, эти бигуди тебе очень к лицу!
— Не замечала раньше, чтобы ты любил цветы и бигуди… И что же?
— Очень рад тебя видеть! Как дела в школе, мой идеал?
— Ты мне зубы-то не заговаривай! В школе глухо как в танке, от нее мне никакой пользы, кроме вреда! Просто кошмар! Это не ученики, а бандерлоги самые настоящие! Я им твержу о трагедии интеллигентного, но умного человека, почти дипломата, а Николаев в сочинении написал, что Родион Раскольников не хотел иметь, что имел, и поэтому убил старушку-наложницу!
— Умный мальчик, как тонко разобрался в ситуации! На отца очень похож. Быть ему, ангел мой, генеральным в Нью-Йорке…
— Хоть в Одессе, но что произойдет с российской дипломатией, когда в МИД придут эти недоросли? Скоро в дипломаты будут брать единорогов — хлопцев с хреном во лбу!
— Ангелина, дорогая, не переживай. Стоит ли беспокоиться! Я ведь тоже сначала пишу — потом думаю, а Центр другого ничего и не требует. Ты ведь знаешь, что мы сделали все, чтобы Родина разоружилась… К тому же, дорогая, в последнее время часто забываю, что написал. Маразм, мой ангел, — вот наша награда за многолетний дипломатический труд! — с грустным пафосом произнес Снегирь и обнял боевую подругу сзади.