Вулкан жив
Шрифт:
Нумеон потянулся к нему:
— Брат?
Но Гвардеец Ворона остановил его, выставив руку.
Хриак не мог говорить, только тяжело дышал, из-за напряжения своих способностей хрипя еще сильнее. Он упал на колено, но не отводил взгляда и держал руку поднятой, показывая остальным, что в порядке. Затем он потянулся к горжету, отсоединил замки шлема, отчего в воздух вырвалась небольшая струйка сжатого воздуха, и снял его.
У него была бледная, почти белая, как кость, кожа. Половина лица у Гвардейца Ворона была обезображена и искажена в вечной гримасе.
Хриак отпустил его, определенно почувствовав себя легче, когда контакт прервался.
— Теперь ты понимаешь? — обратился Нумеон к Грамматикусу. — Мы многое пережили, и нам почти нечего терять, кроме нашей чести. Если ты лжешь нам или скрываешь правду, я без малейших угрызений совести тебя убью.
— Я не лгу. Вулкан жив, — просто ответил Грамматикус.
— Он больше ничего не знает, — просипел Хриак, опираясь на предложенную Нумеоном руку, чтобы подняться. Он пока не надевал шлем, хотя показывать товарищам изуродованное лицо ему явно не хотелось. Без шлема ему, судя по всему, было легче дышать. — Во всяком случае, сейчас. Инструкции помещены в него психическим образом. Некоторые заблокированы. Я не могу их раскрыть.
— Он тебе мешает?
— Или кто-то другой.
— Этот «Кабал», его хозяева?
Грамматикус перебил их:
— Они хорошо охраняют свои секреты. Вы можете сколько угодно копаться в моем черепе, но до нужной вам информации не доберетесь.
— Вынужден согласиться, — признался Хриак, беря шлем.
— Или помогите мне, или отпустите, — сказал Грамматикус. — Эта патовая ситуация нам обоим ничего не дает. Позвольте мне спасти его.
— Как? — с неожиданной злостью спросил Нумеон. — Мне надо знать. Я должен знать.
Грамматикус с побежденным видом опустил плечи.
— Я не знаю. Сколько еще раз мне повторять? Я только знаю, что с этим связано копье.
Нумеон успокоился, но раздражение еще горело глубоко внутри. Он повернулся к остальным:
— Копье, скорее всего, сейчас находится у клирика, — сказал он. — Мы заберем его.
— Из его мертвых рук, — вставил Леодракк, углядев возможность для личной мести.
— Так или иначе, — ответил Нумеон. Он покосился на Грамматикуса. — Свяжите его. Не хочу, чтобы он пытался сбежать.
Домад кивнул и начал разматывать висевший на поясе моток спусковой веревки.
— Это излишне, — сказал Грамматикус.
— Может быть. В любом случае ты пока остаешься с нами. Я хочу посмотреть, что будет, когда копье вновь окажется в твоих руках, какие новые тайны всплывут в твоем сознании. И тогда я попрошу Хриака вскрыть тебе голову и вытащить оттуда все, что там спрятано.
Грамматикус повесил голову, уронил руки вдоль тела и проклял судьбу, которая привела его к Саламандрам.
Нарек сидел за полуразрушенной стеной в восьмидесяти метрах от мануфакторума
— Невозможно… — выдохнул он, настраивая фокус и приближая изображение за разбитым окном.
Как он и рассчитывал, он увидел шесть легионеров — партизан, с которыми столкнулся раньше. Что его удивило, так это присутствие человека, которого он убил, который никак не мог выжить после того ранения и который тем не менее стоял, совершенно невредимый, в центре цеха. Стоял. Дышал. Был жив.
Нарек открыл вокс-канал с Элиасом, не забывая о присутствии товарищей вокруг и зная, что остальные уже сходились к мануфакторуму с нескольких сторон.
— Апостол… — начал он.
Скоро все изменится.
Несмотря на помощь, оказанную апотекарием, Элиаса терзала мучительная боль. С некоторыми усилиями двоим легионерам удалось надеть на него силовой доспех, но сожженная рука оставалась голой. Она почернела и стала практически бесполезной. С травмами от божественного огня не могли справиться, кажется, ни регенеративные способности его улучшенного организма, ни лечебное искусство легиона. Лишь покровитель с соперничающей стороны мог его восстановить, и Элиасу, скорчившемуся от боли в своем шатре, оставалось лишь горько размышлять о неудавшемся ритуале.
Копье лежало на столе, на расстоянии вытянутой руки. Оно больше не светилось и не жгло. Оно выглядело как обычный наконечник из камня и минерала. Но за этой простой оболочкой скрывалось нечто куда более могущественное.
Элиас обдумывал, когда ему стоит известить Эреба о ходе дел, но в итоге решил, что сначала необходимо вернуть себе ясность духа. У его господина будут вопросы — а Элиас не был уверен, что у него имелись на них ответы. Поэтому на оживший вокс он отреагировал с особой раздражительностью.
— В чем дело? — рявкнул он, морщась от боли в руке.
Это был Нарек.
Сначала Элиас был рассержен. Сколько еще раз он должен объяснять охотнику, что от того требуется? Задание было простым, с ним бы справилась и хорошо выдрессированная собака. Он уже размышлял, как бы порвать все связи с Нареком, когда услышал нечто, заставившее его изменить свой взгляд на этот вопрос. Оскаленная гримаса боли и злости на лице Элиаса сменилась на заинтересованное и заговорщицкое выражение.
Боль вдруг показалась не такой сильной, а увечье — не таким страшным.
Ритуал завершился неудачей. Но не из-за копья или слов. Неправильной была жертва. И теперь он знал почему.
Элиас встал с кресла и потянулся к шлему.
— Приведи его ко мне. Живым, чтобы я мог его убить.
Судьба и Пантеон его все-таки не бросили.
Он улыбнулся. Эребу придется подождать.
Что-то произошло. Нарек чувствовал это по голосу Элиаса. Тот звучал измученно, и охотнику оставалось только гадать, что же Элиас попытался сделать с копьем. Безусловно, что-то глупое, продиктованное гордыней. Он выкинул эти мысли из головы. Амареш ждал, и Нареку казалось, что он слышит нетерпеливый шорох крови в его венах.