Введение в чтение Гегеля
Шрифт:
Мы возвращаемся к языческому Государству, к Городу- государству не работающих Господ-воинов.
Это Государство, как и любое другое, интересует только Действие, и оно признает только Действование своих граждан, которое — в данном случае — сводится к действиям военным. Языческое Государство признает в Гражданине только момент всеобщности человеческого существования. Однако начало единичности не исключено, оно не может быть исключено полностью.
И в самом деле, Господин не только владеет рабами, не только воюет и занимается государственными делами. Он обязательно еще и член Семьи. И как раз в Семье языческий Господин осуществляется
В лоне Семьи Человек — не Господин вообще, какой-то Гражданин, не воин вообще. Здесь он — отец, муж, сын; этот отец, этот муж: он — такой-то, «единичный». Правда, его единичность, признанная в Семье и Семьей, строго говоря, не совсем человеческая. Действительно, человеческое, человекообразующее Действование в случае нерабо-\ тающего языческого Господина сводится к воинским подви- гам и участию в Борьбе. Но в Семье нет места подвигам, и рисковать жизнью здесь не надо. Значит, в Семье и Семьей как таковой признается не человеческое Действие (die Tat), но только лишь Sein, налично-данное-статичное-бытие, биологическое существование человека — отца, супруга, сына, брата и т. д.
Но приписывать кому-то абсолютную значимость вне связи с тем, что он делает, не за его заслуги, но просто потому что он есть, по причине простого факта его Sein, его Бытия, — значит любить его. Поэтому можно также сказать, что в античной Семье и античной Семьей осуществляется именно Любовь. И коль скоро Любовь не зависит от действий, от деятельности любимого, то и сама смерть любимого не кладет ей конец. Любя человека в его бездействии, к нему относятся так, как если бы он умер. Смерть, следовательно, никак не может повлиять на Любовь, на значимость, приписываемую Семьей и внутри Семьи. Потому-то Любовь и культ мертвых и находят свое место в лоне языческой Семьи.
Итак, партикулярная и партикуляристская Семья является необходимым дополнением всеобщего и универсалистского языческого Государства. При этом языческий Господин так же мало befriedigt, «удовлетворен», своей семейной жизнью, как и гражданской. В Государстве и Государством он осуществлен и признан как человек. Но на самом деле это — не его жизнь и это не он. Что же касается Семьи, то она признает его как личное, единичное существование. Но Ч это существование, по существу бездеятельное, не является собственно человеческим.
Там, где Борьба и Труд, Действия человеческие, не совмещаются в одном и том же человеческом существе, Человек никогда не может быть полностью «удовлетворен». Осуществление и признание Государством только лишь всеобщего Действования «удовлетворяет» Человека так же мало, как и осуществление и признание его личного, единичного Бытия в Семье.
Конечно, в принципе нужен синтез семейной единичности и государственной Всеобщности, он и мог бы удовлетворить Человека. Но он абсолютно невозможен в языческом Мире. Ибо семья
Действительно, для Семьи высшей ценностью будет Sein, природное Бытие, биологическая жизнь ее члена. Но то, че-
го требует Государство от члена Семьи, так это как раз подвергнуть свою жизнь опасности, умереть за общее дело. Выполнение гражданского Долга обязательно влечет за собой нарушение закона Семьи, и наоборот.
В языческом Мире этот конфликт неизбежен и неразрешим: Человек не может отказаться от Семьи, потому что он не может отказаться от своей Единственности и тем более не может отказаться от Государства, ибо не может отказаться от Всеобщности своего Действования. Потому-то человек и оказывается все время преступником, то ли по отношению к Государству, то ли по отношению к Семье. Это и делает жизнь язычника трагической.
Как и герой античной трагедии, языческий Мир Господ-воинов пребывает в неизбежном и неразрешимом конфликте, который неминуемо кончается гибелью, полным крушением этого Мира. Вот как Гегель описывает эту трагедию в «Феноменологии духа».
В конечном счете языческий Мир гибнет из-за того, что отторгает Труд. Но любопытно, что непосредственным виновником крушения выступает Женщина. Ведь именно Женщина представляет семейное начало, т. е. начало Единичности, которое враждебно Обществу как таковое и победа которого означает крах Государства, собственно Всеобщего.
Так вот, с одной стороны, под влиянием Женщины находится юноша, который еще не совсем оторвался от Семьи, не подчинил полностью свою Единичность Всеобщности Государства. С другой стороны, и как раз потому что Государство является Государством военным, именно юноша, юный воин-герой, и должен в конце концов взять власть в свои руки. И приход к власти этого юного героя (Александр Великий) повышает значимость его семьи, женской Единичности. Он стремится превратить Государство в свою личную собственность, в семейное достояние, сделать из граждан подданных. И ему это удается.
Почему? Да все по той же причине — по причине отторжения Труда языческим Государством. Коль скоро единственным критерием человечности признана готовность бороться и рисковать жизнью, жизнь Государства обязательно должна быть военной: языческое Государство человечно ровно настолько, насколько оно способно вести нескончаемые войны ради утверждения своего престижа. Но законы войны, грубой силы, таковы, что наиболее сильное Государство должно мало-помалу поглотить более слабые. Победоносный /b/юд-государство мало-помалу превращается в Империю, — в Римскую империю.
Но обитателей отеческого града, собственно Господ, слишком мало, чтобы защитить Империю. Император вынужден прибегать к услугам наемников. И однажды выясняется, что граждане Города уже не обязаны воевать. И спустя какое-то время они перестают воевать. Поэтому они не могут сопротивляться партикуляристским устремлениям Императора, который «упраздняет» их как Граждан, превращая в «отдельных лиц» /«particuliers» — единичность/, составляющих часть его достояния, в «частных лиц».