Введение в философию
Шрифт:
19. ИСКУССТВО, РЕЛИГИЯ И ИХ СИНТЕЗ
И все же не существует в подлинном смысле противоположности между непосредственным и опосредованием (искусством и философией). Опосредование это связь, или синтез; а элемент, логически противоположный первому непосредственному, - второе непосредственное: объект напротив субъекта и связанный с последним благодаря синтезу. Мысль, или философия, и есть этот синтез, являющийся отрицанием как абстрактного субъекта (искусство), так и абстрактного объекта, в полагании которого состоит религия. Поэтому в опосредовании мысли растворяется не только непосредственность искусства, но и непосредственность его противоположности, религии. И благодаря обоим противоположным моментам, как и благодаря их имманентному синтезу, вечная непосредственность - вечное опосредование. Борются одно против другого два непосредственных, противоположных именно потому, что они положены - и одно, и другое, и одно против другого; но эта борьба имеет необходимое разрешение в единстве синтеза, который отрицает каждый из двух этих моментов как положенный исключительно без другого.
Следовательно, мысль
20. АКТУАЛЬНОСТЬ ИСКУССТВА В МЫСЛИ
Более того: если верно, что опосредование - это актуальность непосредственного, то мысль не живет за счет искусства. А искусство не нуждается в отречении от мысли. Верно и противоположное. Поскольку невозможно ни то, чтобы субъект выказывал более мощно собственную энергию и, стало быть, лучше реализовывал интуитивный момент духовной жизни иначе, чем развертывая себя в связи, благодаря которой он начинает опосредоваться в мысли; ни то, чтобы это опосредование, в коем состоит мысль, отличалось в силу иного свойства, чем это свойство субъекта. Аргументы, обычно приводимые в доказательство того, что искусство и мысль развиваются обратно пропорционально друг другу, всегда выводятся из опыта, грубо и поверхностно истолкованного из-за недостатка ясности и строгих идей относительно имманентной связи этих двух моментов. Вот почему, дабы зафиксировать чисто интуитивный характер искусства, приводят в пример хотя и прекрасные его произведения, но - красоты слабой и едва сияющей, изящные в своей утонченной наивности или рудиментарности мысли; и делают из них тип эстетического творчества. А с другой стороны, в качестве образцов мысли берутся хотя и глубокие, по крайней мере местами, произведения, испещренные проблесками мысли, но - запутанные, страдающие непонятностью, проистекающей от недостаточной разработки или от недостающей субъективности и эстетической энергии, логически представляющие собой скорее наброски, чем завершенные. Одним словом, мелкое искусство, считают, должно быть истинным искусством, и философия будто бы должна быть представлена произведениями или их наименее философскими частями.
Верно, что эмпирическое наблюдение всегда является силой, разрушающей умозрительную область, где понятия должны исследоваться и определяться с наистрожайшей тщательностью и точностью. И только тогда к ним можно прибегать без опаски, когда к опыту подступаются с категориями суждения, уже хорошо определенными и хорошо дедуцированными. Но тогда опыт, напротив, может нас научить, что у всех великих поэтов есть великая мысль, которая стала чувством, - и последнее тем больше расправляет грудь, и возвышает дух, и дает нам чувство величия, чем глубже мысль, которая трепещет в этих поэтах, является всесторонней и заставляет думать, размышлять, признавать высшие, а не обыденные истины. Тогда опыт учит нас, что, действительно, когда мы приближаемся к поэтам, к художникам вообще, нас почти неосознанно охватывает чувство почтения перед одаренными умами; но это чувство не одинаково в каждом случае, как утверждают эстетические доктрины, которые сводят сущность искусства конкретно к чисто интуитивному, абстрактному элементу. Искусство у всех одно и то же; но существуют художники великие и мелкие. И когда видят издалека, как возвышаются наиболее великие, неверно, что в них не видят ничего иного, как то же самое, что и в других. Понять их трудно - в том, что касается их чувства, всегда проникнутого универсальным пониманием жизни, более или менее осознанным и рефлексивным, - но их изучают, о них дискутируют, их исследуют и из них составляют целую тщательно разработанную историю, постоянным мотивом которой является исследование того, что выразило в подлинном смысле искусство этих наиболее великих. Вот почему критика мучается лишь над проблемами интерпретации. Но интерпретации чего? Интерпретируется лишь то, что доступно определению, опосредованному и рассудочному дискурсу. Тем выше задача критики, чем больше значимость искусства; и поскольку критика, досконально исследуя произведение искусства, не делает и не может сделать ничего иного, как обнаружить то, что называют искусством (т.е. мыслью, которая была чувством художника), постольку история критики сама доказывает, что в конкретной реальности развитие искусства прямо пропорционально развитию мысли.
21. ЧУВСТВО КАК ФИЛОСОФСКАЯ ПРОБЛЕМА
В завершение скажем, что разрешение психологической проблемы чувства возможно, лишь если выйти из области психологической науки, где познаются только простые факты, объект наблюдения. В этой области никогда не дано встретить чувство. Нужно переместиться из психологии в философию духа, где категория чувства предстает уже не как класс событий или актов (которые в себе являются отличными от мысли и подчиненными мысли - так, чтобы последняя могла заменить их собой и освободить от них дух), но как момент единого и неделимого акта, в котором состоит жизнь духа; и, в подлинном смысле,
22. ПЕРВАЯ СХОЛИЯ: ИСКУССТВО И ИСТОРИЯ
В качестве простой схолии к этому заключению нужно будет все же заметить, что обычным различием искусства и философии, лежащим в основе неустранимого отличия истории искусства от истории мысли, является различие, основанное не на рациональном различии, внутренне присущем природе духовных произведений, которые составляют подлинный предмет одной и другой истории. Искусство хотя и противоположно, в вышеупомянутом смысле, философии, но идеально; в действительности два эти момента образуют тот необходимый синтез, о котором уже говорили. Этот синтез также имеет историю, вне которой он сам не что иное, как абстракция. И в истории рождается различие из сравнения различных духовных творений, в совокупном унитарном воспроизведении которых дух постепенно конституирует сам себя. Сравнение для каждого произведения (называется оно художественным или философским) является совершенно чуждым - вот почему происходит так, что ни поэту не удается допустить чисто поэтический, но еще не философский характер своей истины, которую он в силу этого будет противопоставлять истине философов; ни философу как таковому и до тех пор, пока он таков, не удается абстрагироваться от своей истины, и он видит в истине или в поэзии поэтов не что иное, как легковесные фантазии, несовершенные и незрелые мифы.
Всякая поэзия - замкнутый в себе и безотносительный мир. Она ускользает от исторического процесса. Нужно превзойти поэзию, объяснить ее, понять ее дух, увидеть логику этого духа, чтобы разместить поэзию исторически. И тогда рождается сравнение, и замечают, что все, имеющее духовную реальность, имеет истину (или ценность); но существуют истины поэтические и истины философские. Поэтические истины - те, которые являются истинами как внеисторические, непосредственные, т.е. относящиеся к субъекту, который, коль скоро дан его способ бытия (т.е. чувство), абстрагируется от объективной реальности, познание которой повлекло бы за собой последующее опосредование. Любовь выказана внутри, и этого поэту достаточно. Внутри его сознания существует некий мир, который истинен потому, что он - мир (как тот, о котором он грезит, находится у него в уме - субъективный, но не сравнимый с другим, потому что он все-таки освобожден от опосредования, и в силу этого объективен). Напротив: философские истины являются истинами, поскольку они исторические, т.е. опробованные субъектом в истории, - вот почему на протяжении всего опыта он опосредует сам себя и мыслит. В этом смысле поэтические истины являются особенными, а философские универсальными, т.е. первые - субъективными, а последние - объективными.
Без более высокой философии поэзия сама была бы философией - и, таким образом, всякая более высокая философия видит в той, которую она превосходит как недостаточную, т.е. субъективную (или недостаточно объективную), нечто вроде поэзии.
23. ВТОРАЯ СХОЛИЯ: ЧУВСТВО В РЕЛИГИИ
Здесь указывается на религию как на противоположность искусства, сущность коего, по нашему мнению, состоит в чувстве. Тем не менее подавляющее большинство думает и не может отрицать, что религия живет чувством: оно-де является отрицанием той субъективности, в коей мы поместили саму сущность чувства, выраженного в cupio dissolvi*. Что, кажется, полностью подрывает тезис, который защищался в этой работе.
Но это - лишь мнимое противоречие. Ведь чувство является не содержанием, а сопутствующим элементом религиозности, которая характеризуется не утверждением субъекта, а, напротив, утверждением объекта, - т.е. чистым и простым отрицанием субъекта (cupio dissolvi). Здесь искусство и религия противостоят друг другу; религия является не чувством, но отрицанием чувства. И в этом отношении желание уничтожения есть потребность отрицать само чувство, свойственное душе, которая обожает и хочет полностью переместиться в свой объект, и в чувстве, т.е. в субъекте, наталкивается на границу того объекта, который она стремится утвердить как чистый объект (т.е. бесконечное). Однако это стремление выйти из себя, эта бесконечная неудовлетворенность собой и собственным бытием, смутно ощущаемым как ничто, эта жажда спасти себя, ускользая от собственного ничто, этот акт или, если угодно, стремление достигает противоположного своей цели - потому, что тот самый акт, который должен быть бы самоотрицанием, может быть лишь актом субъекта и, стало быть, самоутверждением.
Обожание - это любовь и, стало быть, беспокойство духа, стремящегося выйти из непосредственного. И вполне резонно, чтобы религия тем самым превращалась в свою противоположность, поскольку крайности сходятся, а противоположности совпадают. Искусство и религия, чувство и абсолютное отрицание чувства совпадают в непосредственности. Если бы религия была опосредованным отрицанием субъекта, то она была бы уже не религией, но философией - и, как таковая, имела бы в себе чувство, но снятое. Напротив, она отрицает субъект непосредственно и состоит в абстрактном полагании объекта. Абстрактном, поскольку субъект, от которого она абстрагируется, все же присутствует. Он существует без опосредования. И, что важно, в той самой прежней непосредственности, как когда он был чистым и абстрактным субъектом.