Введение в конституционное право с разъяснением сложных вопросов

Краснов Михаил

Думается, однако, что подобный жесткий рационалистический подход [158] не очень пригоден для социальной сферы, где далеко не все может быть объяснено логико-экспериментальными средствами. Многие понятия в этой сфере, давно превратившиеся в аксиомы, имеют конвенциональный характер, т. е. существуют благодаря общему признанию [159] .

Однако конвенциональность вовсе не означает искусственного (придуманного) характера таких ценностей. Иное дело, что, в зависимости от собственной мировоззренческой позиции, одни считают, что естественное право создал Бог, другие, как, например, Гуго Гроций (1583–1645), – что оно есть «продукт мирных и общежительных склонностей человеческой природы, это истечение ее добрых чувств и стремлений» [160] .

158

К. Поппер называл

такой подход некритическим рационализмом. Его «можно описать как подход, которого придерживается человек, говорящий: “Я не намерен признавать что бы то ни было, если оно не обосновано доказательствами и опытом”. Это утверждение может быть выражено также в виде принципа, согласно которому следует отвергнуть всякое допущение, если оно не опирается на доказательство или на опыт. Нетрудно заметить, что названный принцип некритического рационализма является противоречивым, поскольку он сам не может быть обоснован ни доказательствами, ни опытом»[647].

159

Таково, например, понятие «суверенитет», введенное Жаном Боденом (1530–1596) и получившее современную трактовку в середине XVII в. после Тридцатилетней войны (Вестфальский мир).

160

Цит. по: Новгородцев П.И. Лекции по истории философии права. Учения нового времени. XVI-XVIII вв. и XIX в. 2-е изд., испр. и доп. М., 1912. С. 171.

Однако, несмотря на недостатки теории юснатурализма, отказ от понимания права вне его ценностного содержания неизбежно приводит к оправданию практики государственного произвола, к размыванию того главного различия «между государством и разбойничьей шайкой», о котором говорил Блаженный Августин (354–430):

«Итак, при отсутствии справедливости (латинское слово «justitia» иногда переводят как «правосудие». Но это лишь подтверждает, что правосудие в онтологическом смысле тождественно справедливости. – М. К.), что такое государства, как не большие разбойничьи шайки; так как и сами разбойничьи шайки есть не что иное, как государства в миниатюре. И они также представляют собою общества людей, управляются властью начальника, связаны обоюдным соглашением и делят добычу по добровольно установленному закону. Когда подобная шайка потерянных людей возрастает до таких размеров, что захватывает области, основывает оседлые жилища, овладевает городами, подчиняет своей власти народы, тогда она открыто принимает название государства, которое уже вполне присваивает ей не подавленная жадность, а приобретенная безнаказанность. Прекрасно и верно ответил Александру Великому один пойманный пират. Когда царь спросил его, какое право имеет он грабить на море, тот дерзко отвечал: “Такое же, какое и ты: но поскольку я делаю это на небольшом судне, меня называют разбойником; ты же располагаешь огромным флотом, и потому тебя величают императором”» [161] .

161

Августин Блаженный. О Граде Божием. Минск: Харвест; М.: АСТ, 2000. С. 165.

Было бы ошибкой думать, что сторонники юридического позитивизма оправдывают государственный произвол. Например, Б.Н. Чичерин, хотя и был либерально мыслящим ученым, отрицал естественные права человека. Правда, только потому, что исходил из существования нравственных принципов в государственной жизни:

«Нравственный закон исполняется установлением прочного порядка и справедливых норм жизни. Ему противоречат произвол и притеснения. Как представители этого высшего нравственного порядка, правители обязаны руководиться в своих действиях нравственным законом. Это не есть уже требование личной совести, в которой каждый является сам себе судьей; это – требование государственного союза, осуществляющего в себе нравственный закон» [162] .

162

Чичерин Б.Н. Общее государственное право / под ред. и с предисл. В.А. Томсинова. М.: Зерцало, 2006. С. 13.

История, однако, свидетельствует об обратном. Власть, не ограниченная правом, неизбежно будет нарушать и тот самый нравственный закон. И если право рассматривать лишь как продукт государственной деятельности, логично предположить, что государственная власть не может быть ограничена. Следовательно, должно быть нечто, не зависящее от государственной и даже народной воли. Это нечто – императивы естественного права.

Как мне кажется, здесь нельзя полностью согласиться с выдающимся правовым мыслителем П.И. Новгородцевым (1866–1924), считавшим, что естественное право соотносится с правом положительным как идеал и действительность, а «идеальные требования не представляют собою права в строгом смысле слова, а суть только проекты будущего права» [163] . Если общество заставляет государство признать ценности

естественного права и согласиться с тем, что никакая целесообразность (политическая, экономическая и всякая другая) не может оправдать отношения к человеку как к объекту, как к средству достижения каких бы то ни было целей, то такое государство вынуждено выстраивать свою правовую систему, в том числе весь массив юридических актов, как систему, основанную на вечных принципах естественного права. К сожалению, правда, обычно не общество «заставляет государство», а сравнительно небольшая группа людей, приходящих к власти или воздействующих на того, от кого зависит определение вектора развития. Как бы то ни было, если это происходит, «будущее право» становится «правом действующим».

163

Новгородцев П.И. Лекции по истории философии права. С. 161.

Происходит такое превращение прежде всего благодаря конституции. Воплощая в себе как основные ценности естественного права (равенство, свободу, справедливость), так и гарантии их обеспечения (построение системы публичной власти на основе разделения властей, многопартийности, судебного контроля за соблюдением конституционных норм), конституция тем самым становится как бы сгустком права, выражает его в концентрированном виде. Между прочим, польская Конституция близка к такому пониманию, провозглашая: «Конституция есть верховное право Республики Польша» (ч. 1 ст. 8).

Итак, современная конституция «примиряет» между собой два правопонимания – позитивистское и естественно-правовое. С одной стороны, конституция вбирает в себя основные ценности естественного права (прежде всего это выражается в принципах правового положения личности), с другой – только этот единственный акт позитивного права можно считать a priori правовым. И тогда появляется инструмент оценки законов и иных юридических актов с точки зрения их соответствия требованиям права. Формула решений, например, Конституционного Суда РФ «признать не соответствующим Конституции Российской Федерации» на самом деле означает признание тех или иных норм или акта в целом не соответствующими праву.

Тут нас, правда, подстерегает опасность. Ведь, во-первых, нужно определить, соответствует ли сама конституция высокому праву. А во-вторых, постепенно, в угоду чьим-то текущим интересам, может размываться характер конституции как концентрированного права. Но этой проблемы я здесь касаться не буду, ибо ее анализ – отдельная исследовательская задача. Здесь же я говорю лишь об одном из специфических свойств конституции.

Высшая юридическая сила и верховенство

В учебниках по конституционному (государственному) праву понятие «высшая юридическая сила» нередко включается в логический объем понятия «верховенство конституции» [164] . Однако при всей близости этих понятий они представляют собой два самостоятельных свойства. Да и Конституция РФ их различает. Так, в ее ст. 4 устанавливается, что «Конституция Российской Федерации и федеральные законы имеют верховенство на всей территории Российской Федерации», а в ч. 1 ст. 15 – что «Конституция Российской Федерации имеет высшую юридическую силу, прямое действие и применяется на всей территории Российской Федерации».

164

См., например: Колюшин Е.И. Указ. соч. С. 40; Конституционное право / отв. ред. В.В. Лазарев. С. 58; Автономов А.С. Указ. соч. С. 76–85 (хотя А.С. Автономов говорит только о верховенстве, на самом деле речь идет о высшей юридической силе конституции, которую охраняет система конституционного контроля).

Верховенство конституции. Внимательный глаз заметит, что в процитированной ст. 4 говорится о верховенстве как самой Конституции РФ, так и федеральных законов. Таким образом, верховенство не является специфическим свойством только Конституции. Тем не менее о нем следует сказать, ибо оно закреплено Конституцией страны не случайно.

Конституция РФ упоминает об этом свойстве именно в ст. 4, которая посвящена обеспечению государственного и территориального единства Федерации. Недаром первая часть статьи гласит: «Суверенитет Российской Федерации распространяется на всю ее территорию». Казалось бы, о распространении государственного суверенитета на всю территорию страны можно было бы не упоминать – настолько это само собой разумеющееся положение. Однако российская Конституция акцентирует на этом внимание. Почему?

Выше уже говорилось о «конституционных страхах». На нынешнем подходе к регулированию федеративных отношений они также отразились. Стоит напомнить, что в конце 1980-х годов начался так называемый парад суверенитетов. Среди руководителей некоторых союзных республик, входивших в состав СССР, стала популярной концепция «ограниченного суверенитета», хотя суверенитет не может быть ограниченным: или он есть, или его нет. Между тем слово «суверенитет» стало одним из самых распространенных в политическом и даже бюрократическом словаре тех лет, поскольку за ним скрывались намерения одних существенно расширить самостоятельность, а других – подготовить почву вообще для выхода из Союза.