Вверх тормашками в наоборот
Шрифт:
— Надо ртом, — бормочет Дара.
Ведьмы смотрят на неё, как на сумасшедшую, а Иранна бросает острый взгляд и кивком головы подзывает к себе. Повторять дважды не нужно: Дара садится на колени и впивается ртом в узкую рану, отсасывает и сплёвывает, отсасывает и сплёвывает. До тех пор, пока кровь не становится нормального цвета.
— Прижечь, — говорит она, задыхаясь. — Раскалённым ножом.
Ивайя высекает огонь из пальца. Иранна водит ножом над пламенем, а затем прикладывает лезвие к узкому разрезу. Геллан дёргается и шипит, но нога зажата
— С возвращением. — кидает муйба. Глаза её горят, а лицо безмятежно спокойно. Ни морщинки, ни чёрточки у жестких губ.
— Не дождетесь, — произносит он слабо.
В ушах — вата и шум, в глазах — волны и качка. Он пытается приподняться на локтях.
— Ты бы полежал немного, сынок.
Отрицательно мотает головой и упрямо пытается сесть. С пятой попытки ему это удаётся. Дара утирает рот рукавом. Он помнит её горячие губы.
— Воды! — кричит девчонка.
Кто-то приносит ведро и черпак.
— Пей! — жестко приказывает она и тычет черпаком в зубы. Хочется засмеяться, но он не смеет, покорно пьет холодную ключевую воду. Ледяную, обжигающую, вкусную до сладости.
— Т-ты ж-ж-жив, — плачет Мила и подпирает его плечом сбоку.
Плачет тихо, почти беззвучно, глотая слёзы и не решаясь их утереть.
— Не плачь. Меня невозможно убить, — пытается иронизировать. Голос срывается и плавает, как щепка в водовороте, — кольцеглот и тот подавился.
Получив свободу, распрямляясь, радостно хлопает крыло. Второе саднит и неуклюже прячется в обрывках одежды. Правой стороне повезло чуть больше.
— Помыться и переодеться, — командует меданами Иранна.
Никто не спорит, что удивительно. Напуганы. Тёмную тварь разрубили на куски. К остывающей липкой крови жадно присосались набежавшие со всех сторон ткачики.
— Фу, какая мерзость, — кривится Дара с отвращением.
— Хоть землю очистят. А то год ничего расти не будет, — тихо говорит он и пытается подняться.
— Посиди уж. Ты знал, да?.. Вырядился с утра, как самурай, словно народ попугать. А сам знал.
— Не знал. И даже не предчувствовал. Решил ночью быть всегда готовым к… неприятностям.
— Всё из-за меня. Если бы не я… здесь было бы спокойно… Зачем я только сюда провалилась-то, господи…
— Дара.
— Ну что, Дара, что Дара?!
— Здесь уже было неспокойно, поэтому не преувеличивай собственную значимость.
Ему удалось сказать это едко, с насмешкой. Девчонка выпрямилась, сжала губы и замолчала. Именно этого он и хотел. Не хватало ещё, чтобы меданам в головы влезла эта чушь. Хорошо, что всем было не до девчоночьих сетований.
Он поднимается с земли, пошатывается, морщится от боли в ноге. Терпимо, могло быть и хуже.
— Спасибо, — говорит тихо и прикасается к пальцам Дары.
— За что? — девчонка дёргает плечом и упрямо смотрит куда-то вперёд.
— Провалялся бы долго. Яд отсасывают и прижигают рану только стакеры. Остальные… либо
— Я ни у кого не училась. По телику видела в каком-то фильме.
Лучше не забивать голову её словами. Всё равно не понять.
— И тебе спасибо, — говорит он Миле и прижимается губами к тёмной макушке.
Сестра доверчиво льнёт к нему. Впервые за то время, как не стало Пора. Маленький зверёк становится наконец-то девочкой…
— Геллан, — зовёт Иранна.
— Я скоро. И поедем домой. На сегодня хватит впечатлений.
— Потрясений — ты хотел сказать.
Он не спорит. Только оглядывается на две фигурки. Повыше и поменьше. Тёмные кудри и волосы цвета эхоний… И, прихрамывая, идёт вслед за Иранной. Судя по всему, девчонки видят его голый зад, но лучше об этом не думать.
— Он к-к-красивый, п-п-правда? — тихо говорит Мила.
Дара мычит что-то нечленораздельное и старательно смотрит на тонкое кожаное крыло Геллана…
— Ты петь умеешь? — спрашивает она вдруг невпопад и, оторвав взгляд от прихрамывающей фигуры, смотрит на Милу.
Девочка недоуменно хлопает глазами, открывает и закрывает рот, затем отрицательно мотает головой.
— А зря. Тебе надо петь. И тогда ты сможешь говорить.
Мила всё ещё не понимает.
Дара смешно складывает ноги — скручивает кренделем, усаживается поудобнее и, сверкая глазами, объясняет:
— Когда ты поёшь, звуки тянутся. И тогда легче произносить слова. Они становятся частью музыки, понимаешь? Научишься петь — научишься говорить. У тебя получится.
Мила смотрит, как жестикулирует Дара: небрежно встряхивает кистями, шевелит пальцами. Что слова, что жесты даются ей легко, плавно, без усилий. Как песня…
— Давай я тебя научу нашей песенке, простой и детской.
И Дара, взмахнув руками, прокашлявшись, затягивает:
Жили у бабусиии
Два весёлых гуууся!
Один серый, другой белый
Два весёлых гуууся!
— Повторяй! — командует она и в такт песне дирижирует:
Жили у бабусии…
Мила робко, почти без голоса, шевелит губами вслед. Затем, осмелев, добавляет свой робкий голосок к Дариному задорному:
Два весёлых гуууся!
…Геллан останавливается на полпути, оборачивается и смотрит на чумазых девчонок, что сидят на земле и поют всё громче и увереннее:
Один серый, другой белый
Два весёлых гуууся!
Местность кишит огромными ткачиками, что с чавканьем и хрустом поедают изрубленного на куски кольцеглота, прикладываются к клееобразным чёрным лужам, не обращая внимания на матерящихся мужиков, продолжающих крошить огромного червяка на фарш, на орущих и снующих вокруг медан, детишек, сорокош… Кусок тверди напоминает огромную бойню: грязную, неприглядную, жуткую. А в голубое небо рвутся два девчоночьих голоса, чистых, радостных, мирных…