Вы и Ваш друг Рэкс

Рябинин Борис Степанович

Рев медных труб, грохот барабана произвели на него самое устрашающее впечатление, подобно грому, грянувшему с ясного неба. Оглушенный, в одно мгновение потерявший всякую способность что-то понимать, повиноваться, в ужасе он рванулся, сдернув ошейник через голову, и, не слушая окликов, кинулся прочь от этого места; Галя — за ним. Она догнала его лишь в конце второго квартала.

Постепенно он успокоился, инцидент, казалось, был исчерпан, и, возвращаясь домой, мы уже вспоминали о нем со смехом.

Но через несколько дней в поведении нашего четвероногого воспитанника начали замечаться резкие изменения.

Прежде всего у него резко ухудшился аппетит. В животе урчит, а щенок обходит чашку, как будто там запрятана гремучая змея. Появилась пугливость.

Приходит посторонний — вместо того, чтобы облаять его, Джекки забивается под кровать; потом он вообще стал прятаться в темные углы. Пойдем на улицу — озирается, вздрагивает при всяком, даже самом слабом шуме; видно, что ему совсем не до прогулок. А спустишь с поводка— опрометью назад, домой, и опять под кровать или в угол.

В субботу после работы мы решили совершить компанией — в том числе мой знакомый с Рэксом и еще один товарищ с собакой — пешеходную вылазку за город. Но Джекки уже гулял плохо. Он почти не отходил от меня, не интересовался игрой, обнюхиванием встречных предметов; громкий разговор, даже смех заставляли его вздрагивать и настораживаться, а иногда с признаками оборонительно-пассивной реакции и отбегать в сторону, хотя все участники прогулки были хорошо знакомы ему и раньше он обычно радовался им. Почему-то особенные опасения и недоверие вызывал у него третий член нашей компании, оживленный, шумный, с зычным голосом, одевавшийся всегда под военного — в гимнастерку и брюки защитного цвета. Тогда мы еще не разобрались, в чем причина…

А ночью у Джекки начался сильнейший припадок. Я проснулся оттого, что мне показалось — будто что-то упало. Оказалось, это грохнулся Джекки. Когда зажгли свет, он лежал посреди пола на боку, растянув лапы и, как казалось, без признаков жизни; потом вдруг вскочил и заметался по квартире, поминутно падая и снова поднимаясь, натыкаясь на мебель, точно слепой, с блуждающим взглядом, порой взвизгивая, как от боли. Несколько раз он принимался с жадностью лакать воду, расплескивая ее, затем пароксизм возбуждения сменялся полным упадком сил, и Джекки снова валился на пол, почти лишаясь чувств. Нас он словно не слышал.

Только теперь стало понятно, что означало легкое покраснение глаз, замеченное нами еще дня три назад. У Джекки начиналась болезнь, а мы не придали этому значения. Теперь глаза были не только красны, но и запухли, особенно один. Выворотилось веко, обнажив кроваво-красную слизистую оболочку, появилось истечение, не сильное, но давшее вполне заметную конъюнктиву. На свету щурится. Смерили температуру: 38,9°.

Попросился на улицу. Открылся сильнейший понос; потом сходил вполне нормально. Походка сделалась подскакивающая, обеими задними лапами сразу, точно перепрыгивает через невидимое препятствие. Горбится. Ложится — сначала головой; как будто упал. Лежит на боку, приподнимает заднюю лапу, другими подергивает. То в сознании, то как бы теряет способность нормально воспринимать окружающее: тычется носом в чашку с водой, но словно не ощущает ее. Позевота время от времни; зевки совершенно беззвучные. Слюнотечение в небольшом количестве. Смотреть на все это было просто страшно.

До утра мы промаялись с ним; потом стали вызывать врача. День был воскресный, и, как на беду, знакомого ветеринарного врача дома не оказалось; бесполезно было обращаться и в ветполиклинику.

Я стал звонить по знакомым. Почему-то я был убежден, что у Джекки чума, нервная форма. Чума как-то всегда обходила наш дом; думаю, что секрет этой неуязвимости заключался в хорошем физическом состоянии моих питомцев. Но из этого получилось, что, не имея опыта лечения чумы, несмотря на свою солидную собаководческую практику в прошлом, теперь я проявил известную беспомощность. Потребление пенициллина тогда еще было ограничено, и к животным мы его не применяли, а мне казалось, что главное сейчас — раздобыть какое-то целебное лекарство.

В результате всех моих телефонных разговоров я добрался — по телефону же — до какого-то ученого сотрудника одного из институтов города, завзятого охотника и собаколюба, который

сообщил мне рецепт доморощенного средства от чумы. Сейчас я уже не припомню его точный состав и способ приготовления. Помню лишь, что скатывал шарики, куда входили, если не ошибаюсь, нафталин, несколько капель скипидара и хина, каждый величиной с крупную горошину, и, обваляв их в сливочном масле, чтоб хоть немного отбить запах, заставлял Джекки глотать через строго определенные промежутки времени, подобно тому, как нынче лечат сульфамидными препаратами. От этого ли снадобья или от чего другого, но постепенно Джекки затих, перестал метаться, однако положение его, по всей видимости, продолжало оставаться тяжелым. Тогда я понял, насколько же бессильным чувствует себя неопытный любитель, когда в его дом является такой страшный и неумолимый враг, как чума собак.

На следующее утро, уже в понедельник, наконец, пришел врач. Его диагноз удивил меня: гиперемия мозга. Никакой чумы!

Анатолия Игнатьевича Гр абя-Мурашко хорошо знал в нашем городе каждый «собачник» как замечательно искусного, с громадным опытом, ветеринарного врача-лечебника, еще ни разу не ошибавшегося ни в определении болезни, ни в способе ее лечения, и у меня не было никаких оснований не доверять ему; однако, я все же усомнился — так ли это? Стали перебирать, отчего могла возникнуть болезнь, пока не добрались до инцидента с оркестром, — вот тут все стало ясно. И эта непонятная пугливость, и прочие явления, возникшие в последнее время… Нервное потрясение — вот что подкосило моего питомца!

Возможно, предрасполагающим моментом явились и перекорм кишками, имевший место, как я уже говорил, незадолго до этого (если такой перекорм, действительно, может вызвать гиперемию), и общая нервная конституция Джекки.

Теперь возникал вопрос: насколько все это серьезно?

— Обычно в таких случаях считается, что собака потеряна, — сказал невозмутимо Анатолий Игнатьевич со своей неизменной любезной улыбкой, с какой имел обыкновение сообщать даже самые неприятные вещи. Галя принялась плакать. — Правда, в глазах менингиальных [39] явлений нет, — продолжал он, пристально всматриваясь в больное животное, которое я удерживал перед ним. — Рефлексы не потеряны, за исключением явления с водой. Это дает некоторую надежду. Но лучше все же…

39

От слова менингит — воспаление мозга, крайне опасная болезнь, трудно поддающаяся излечению и обычно оставляющая после себя тяжелые последствия, нередко калечащие на всю жизнь.

— Нет, нет! — порывисто воскликнула Галя. — Он же не виноват ни в чем. Это я виновата. Я и буду лечить его!

— Ну тогда… — Анатолий Игнатьевич медлил, обдумывая, какой подать, совет, чтобы тот принес наибольшую пользу. — Попробуйте исключить всякое принуждение. Никакой дрессировки. Покой. Ласка. Посмотрим, что получится…

Началось лечение Джекки. Его положили на кушетку, заставив ее стульями: доктор сказал — чтоб было тепло и мягко. Комнату затенили, завесив одно окно. Тишина, полумрак всегда действуют успокаивающе. Питание было легким — молоко, сырые яйца, суп с хлебными крошками, ничего трудно усвояемого, отягчающего желудок. Кроме того, врач прописал бром, и три раза в сутки я поил собаку с ложки, вливая микстуру прямо в пасть. Джекки переболевал тяжело, с трудом побеждая свой недуг. Он долго не владел движениями (знаете, есть такое выражение «обносит» при сильном головокружении; сейчас оно точно подходило к нему), представляя со своей шаркающей походкой странную разновидность паралитика — помесь старческой разбитости с проявлениями детского любопытства, резвости, поскольку у него не был потерян интерес к окружающим предметам. Иногда он даже пытался играть; а периодами вдруг начинал метаться по дому. Садился с усилием. А лег — и лежит без памяти, подергивая конечностями.