Вы прекрасны, вы грустны
Шрифт:
Но, так или иначе, Мейерхольд создавал театр марионеток. Каждый актер должен был полностью выполнять схему, предложенную режиссером. Жесты должны быть отточены и не допускали импровизации. Это было неприемлемо для такой актрисы, как Вера Комиссаржевская, считавшая, что театр существует прежде всего для актера. И в "Гедде Габлер", поставленной Мейерхольдом в свойственной ему авангардной манере, она спорила с режиссером, показывая свою свободную трактовку образа на сцене. Разногласия в методике режиссуры постепенно переросли в противостояние, и Комиссаржевская была вынуждена расстаться с интереснейшим режиссером своего времени, хотя и сделала
Постепенно кризис был преодолен, а общение с Мейерхольдом не могло не пойти на пользу и актерам, и всему творческому коллективу театра. Опыт с Мейерхольдом показал, что в театре есть много путей и надо искать новые, не останавливаясь даже на успехах. Театр пригласили на гастроли в Америку.
Начинали гастроли "Норой" - это был беспроигрышный вариант. "Она самая большая актриса в настоящее время... Она одна из великих актрис мира", писал обозреватель "Evening Journal". "Удивительный голос Комиссаржевской звучал так, и лицо ее было так выразительно, что мы, не понимая языка, понимали ее", - отзывался авторитетный журнал "Mail". Так, с триумфальными гастролями Драматический театр завершил сезон.
А на собрании труппы перед следующим сезоном Коммиссаржевская представила творческому коллективу нового режиссера - Евреинова. Это означало только одно - с уходом Мейерхольда творческий поиск не окончен, он продолжается.
Петербургская публика и в новом сезоне продолжала с интересом посещать неожиданные, революционные в искусстве театральные постановки в Драматическом. Таким своеобразным репертуаром не мог похвастаться ни один театр. "Франческа да Римини" Д'Аннунцио, Гамсун, Ибсен, Уайльд. "Саломею" Уайльда, правда, запретила цензура не без помощи Синода.
И все же театр терял массового зрителя. Он был слишком элитарен. На публике, состоящей из одной творческой интеллигенции, он не мог существовать. И Комиссаржевская с ее другом и помощником актером Бравичем приняли тяжелое, но вынужденное решение - расстаться с Евреиновым, прекратить эксперименты и вернуться к старому репертуару.
– Мы возобновляем пьесы старого репертуара и на время вынуждены отказаться от поиска новых путей в искусстве, - с комком в горле сообщила она на собрании труппы.
Актеры встретили ее сообщение не трагически, а, напротив, очень радостно. Это означало для них полные залы, возвращение к привычной манере игры, благодарность широкого зрителя.
Снова, как в былые времена, на спектакли с участием Комиссаржевской стали выстраиваться очереди за билетами.
Но Комиссаржевская понимала, что именно во времена Евреинова и Мейерхольда, как ни печальны они были для материального положения театра, она участвовала в зарождении нового искусства, за которым будущее. Она продолжала играть Островского, но душой была с героинями пьес Ибсена. Начался глубокий творческий кризис. Он заключался в несоответствии ее творческих устремлений с тем, что она делала на сцене. Восторг публики не мог ее обмануть. Она хотела двигаться вперед, а не стоять на месте. Результатом кризиса стала болезнь, которая теперь сопровождала актрису везде, даже на сцене.
"Нору", последний спектакль сезона, она играла, специально для этого встав с постели.
Нужно было вновь что-то менять, понимала Комиссаржевская. Застой в искусстве невозможен. Если нельзя вводить новые формы, то по крайней мере надо менять обстановку. Надо выбраться из стен одного театра
"Я буду показывать свои любимые пьесы там, где о них ничего не знают, я поеду в самую глубокую провинцию, на самые окраины России и повезу туда Ибсена", - решила Комиссаржевская. С точки зрения здравого смысла ее поступок кажется абсурдным. Играть "Строителя Сольнеса" и "Нору" в провинции! Но - только с точки зрения здравого смысла. А у творческих людей, и тем более у таких гигантов, каким была Вера Комиссаржевская,другие точки отсчета, не поддающиеся порой никакой логике. Логика и здравый смысл, комфорт и богатство никогда не были для них гарантией истины. Истина и свобода трудны и не приносят дивидендов в этом мире. Но, помимо материального, есть ведь еще и мир духовный, мир творчества. А в нем иные законы.
Гастроли начинались в Иркутске. В гримерной на туалетном столике Комиссаржевской стояли пузырьки с лекарствами. Ей не давали покоя сильнейшие боли в ушах. Афишами "Дикарки" был заклеен весь город, а состояние актрисы с каждой минутой ухудшалось.
– Ваша болезнь очень серьезна. Возможно, придется делать трепанацию черепа, - взволнованно сообщил врач.
– Да что вы говорите, как же я буду играть - без черепа, - попыталась отшутиться Комиссаржевская. Но всем, как и ей самой, было не до шуток.
– Вы больше не будете играть, - уверенно изрек врач, - вы должны лечиться.
– Я должна играть, а тем более сегодня, - спокойно сказала Вера Федоровна и дала понять, что визит врача окончен.
Перед выходом на сцену она с трудом держалась на ногах, смертельную бледность удалось скрыть под искусно нанесенным гримом. Коллеги смотрели на нее со страхом. Ждали, что она упадет на сцене.
Комиссаржевская появилась на сцене. Куда делась болезнь? Более энергичной, веселой, задорной ее не видели. Она увлекала партнеров темпом игры, интонациями, и на время они забыли о ее болезни. А зрители и подумать об этом не могли, они с востогом следили за игрой великой русской актрисы. Между тем она собирала всю свою жизненную энергию только для спектакля. После его окончания она с трудом доносила ноги до постели.
За четыре месяца ее гастролей ей аплодировали Иркутск, Томск, Омск, Красноярск, Чита, Харбин, Владивосток, Хабаровск, Челябинск, Ново-Николаевск и снова Иркутск.
Когда актриса отправлялась на эти гастроли, она и не предполагала, что и в далеких уголках России встретит такой прием. Она рисковала, показывая пьесы Ибсена и Гамсуна, и поэтому восторженный прием спектаклей был ей дорог, как никогда, как не были дороги премьеры в своем театре. Этот прием публики, не избалованной, но безошибочно угадавшей гениальную актрису, поддерживал в ней силы, не давая умереть от болезни, которая прогрессировала с каждым днем.
Спектакли в Ташкенте начались 17 января 1910 года. 19 января на репетицию не явилась Любавина - заболела. Вечером 21 января, весело играя "Дикарку", Вера Федоровна не могла избавиться от мыслей о том, что еще двое в труппе заболели. Спустя три дня свалились еще трое. Гостиница превратилась в лазарет.
– Скажите правду, что с ними?
– просит она врача.
– Тиф? Лихорадка?
– Боюсь, что хуже, - мрачно ответил врач.
– Оспа.
Приходится отменять спектакль: недостает четырех артистов.