Вязание по пятницам
Шрифт:
И какой прекрасной парой они были бы, если бы…
* * *
Как обычно, утром они пили кофе. На десерт подали сладости и крошечные, замысловато нарезанные сочные кусочки фруктов. Вчерашний вечер прошел хорошо, Джеймс Фостер понравился гостям. Даже Адам довольно улыбался:
— Удачный банкет, Кэт, мы со Стефаном обсудили все основные дела.
Адам Филипс положил на тарелку яичницу с беконом и удовлетворено ухмыльнулся одними только уголками рта, как бы невзначай, как всегда не демонстрируя своих эмоций.
— И знаешь, я нахожу, ты была самой эффектной из всех женщин.
Кэт выглянула
— Ты что, считаешь, я не прав? Не вижу ничего особенного в этой, как ее там, Джорджии Уолкер… Она и в подметки тебе не годится. Женщины с кудряшками выглядят вульгарно. Или ты так не думаешь?
— Ну, она моя старая знакомая, я не могла ее не пригласить.
— Конечно, я не говорю, будто ее не стоило звать, пусть приходит, нам не жалко. Задница у нее, кстати, ничего. — Кэт уже привыкла к таким разговорам и вообще смирилась с манерами Адама. Он отзывался о женских задницах с таким же бесстрастным и безразличным видом, с каким обсуждал котировки рынка ценных бумаг. Так, словно эта часть женского тела могла исчисляться акциями или денежными купюрами. Иногда она задавалась вопросом: может, это и на самом деле так, — настолько непробиваемым в своем грубоватом отношении к миру был ее супруг. Его нисколько не заботило то, как Кэт воспринимает его поведение, он вообще не считал ее чем-то отдельным от него самого, за столько лет совместной жизни Адам стал видеть в жене дополнение к своей особе и не более.
— Собираюсь поехать в офис, кое-чем заняться с моим старым добрым Стивом.
— Сегодня воскресенье, — напомнила Кэт, снова посмотрев в окно.
— Правильно, — подтвердил Адам, перелистав бизнес-раздел «Нью-Йорк таймс», и направился к лестнице с пальто в руке.
Он ушел, даже не попрощавшись.
Кэт облегченно вздохнула и откинулась на спинку кресла. Она оглядела обеденный зал: ни следов, напоминавших о вчерашнем банкете, ни грязи, — все вычистили и вымыли. Но какая скука! Боже, какой скукой веяло от этих стен!
Она могла бы пойти в тренажерный зал. Или почитать, подумать о том, что она хочет съесть на обед, на ленч, на ужин, пройтись по магазинам или пофантазировать о следующей вечеринке.
Но все, чего ей действительно хотелось, — это тоже поехать в свой офис. И чтобы у нее была своя визитная карточка, не такая, как сейчас, смешная и символическая, а настоящая карточка деловой женщины. Чтобы у нее были друзья и коллеги, с которыми она обсуждала бы задачи и проблемы.
Когда ей было семнадцать лет, она мечтала о карьере журналиста. В девятнадцать хотела стать актрисой. Но в двадцать один ее увлекли история и музеи. А потом ее угораздило влюбиться в Адама, и на этом ее мечты и надежды закончились.
— Получить звание? — нахмурившись, возразил он ей, когда она сказала, что хочет продолжать учиться. — Даже не думай: у нас скоро появятся дети, и ими надо будет заниматься.
Но никаких детей не предвиделось. Виноват Адам — у него что-то не в порядке со здоровьем, но он настоял на том, чтобы лечиться пошла Кэт.
Кэт пересмотрела достаточно сериалов, где женщины мучились с детьми и их воспитанием.
И в один прекрасный день она сказала себе: «Не будь дурой, никаких детей. Никаких!»
На маленькой кухне студенческого общежития немного тесновато. Весь стол завален зелеными авокадо и золотистыми яблоками и грушами. Для Дарвин наступил конец длинной недели. К счастью, она всегда заканчивалась встречами в клубе вязания, и это поднимало ей настроение.
Дарвин налила себе чаю и сделала несколько глотков.
— Черт, вкусно! — с удовольствием заметила она, обращаясь к соседке по студенческому общежитию, сидевшей за столом. Соседка специализировалась
Женщина кивнула, не поднимая головы. Она читала газету, и Дарвин не могла удержаться от того, чтобы не заглянуть в нее. В разделе экономики сплошь дурные новости. Дарвин кашлянула и добавила:
— А как твои научные изыскания?
Женщина подняла на нее глаза. Выглядела она не слишком довольной.
— Послушай, не надоедай мне, Дарвин, ты что, не видишь, я занята!
— Я думала, мы немного поболтаем… — отозвалась девушка смущенно. Кроме них, на кухне никого не было.
Она взяла свою чашку и стала пить чай, подумав, что кексы Дакоты оказались бы весьма кстати. Ну конечно, она кое-что припасла с собой после вчерашней встречи. Дарвин открыла сумку и стала перебирать пакеты. Среди них попадались разрозненные листы с записями, сделанными на заседании. Наконец она отыскала пакет с выпечкой, кексы еще даже не остыли.
— А ты уже написала свою работу, Джефф?
Женщина перестала читать газету и посмотрела на Дарвин. Затем встала и торопливо вышла из кухни.
Дарвин вздохнула. За все пятилетнее пребывание в Рутгерс у нее не набралось бы и троих друзей.
«Они тебе просто завидуют, поскольку ты очень умная», — обычно успокаивала ее мать, когда Дарвин приезжала к ней и жаловалась, поглядывая в окно на дождливый городской пейзаж Сиэтла. Ее мать, разумеется, считала ее очень умной и образованной, сама она отучилась в школе только шесть классов. Но Дарвин удавалось не смотреть свысока на мать, чтобы та не чувствовала себя неуютно рядом с ней. Почему-то раньше, в школе, к Дарвин относились по-другому, с ней многие хотели дружить, и не потому, что она помогала с домашними заданиями. И у нее даже имелась лучшая подруга, девочка, жившая в доме через улицу, но, к сожалению, ее семья давно переехала. Дарвин старалась быть интересной, иногда даже позволяла себе острить и шутить в библиотеке. Но такова жизнь: люди, которые охотно смеются над вашими шутками, отнюдь не спешат стать друзьями.
«Будь доброй, и люди к тебе потянутся, — наставляла ее мать. — Будь скромной. Работай и учись как следует. И слушай все, что тебе говорят отец и мать. Никогда не высовывайся и не конфликтуй ни с кем».
Но эти рекомендации как-то не слишком пришлись по вкусу Дарвин. Ей не очень-то хотелось забиться в уголок и молчать, еще в детстве, когда в ее комнате находились взрослые, она не любила сидеть тихо. Не нравилось ей и убирать за младшей сестрой: мыть за Майей грязную посуду? Дарвин делала это только тогда, когда мать приходила домой слишком уж сердитой. Ей не нравилось сжигать на Новый год денежные купюры, чтобы почтить духов предков, и уж тем более ходить в воскресную школу и носить простые колготки вместо эластичных. Но со всем этим приходилось мириться. Она не считала, что ее мать права, но никогда не позволяла себе высказывать это вслух. И у нее имелась своя точка зрения на дружбу: настоящие друзья появляются не в качестве награды за праведный труд и хорошее поведение, а просто так, как некое волшебство, везение.
— Когда-нибудь у меня будет близкая подруга и я смогу поделиться с ней всеми своими секретами, — твердила она каждый вечер, ложась спать и повторяя снова и снова, словно пытаясь заставить себя поверить в истинность этого обещания. Кто мог стать ее другом? Какая-нибудь девушка, похожая на принцессу Лею, готовая постоять за себя, или же, наоборот, кроткая и тихая особа, напоминающая героинь Шарлотты Бронте? Это были идеалы школьной поры, какие любой человек мечтает найти в чужом коллективе в самом начале своей жизни.