Вяземский
Шрифт:
В разделе «Разные стихотворения» были впервые собраны Вяземским его религиозные стихи 40—50-х годов; ими открывается раздел, что говорит о важности для поэта этой темы. В целом же здесь представлены лучшие стихотворения князя, такие, как «Молитва», «На церковное строение», «Утешение», «Друзьям», «Смерть», «Остафьево», «Лес горит», «Вечер», «Черные очи» и др. Сюда вошли и совсем новые, написанные в 1861—1862 годах стихи.
Вяземский дал сборнику название «В дороге и дома» («оно неизысканно и верно»). Он успел проработать состав книги, дважды ездил в Москву для консультаций с издателем, кое-какие стихи собирался даже переделывать, но в декабре 1861 года, в самый разгар подготовки издания, у него начался сильнейший приступ нервного расстройства, очень похожий на тот, что был десять лет назад… Спешно передав все права на издание книги Лонгинову, 26 декабря князь бежал из Царского Села в спасительный Карлсбад, раздраженный
Кстати, такая реакция на сборник Вяземского была характерной для литературной России той эпохи. «Время стихов» миновало уже в начале 20-х, и с тех пор сенсацию своим творчеством удалось произвести всего лишь трем поэтам — Бенедиктову, Лермонтову и Некрасову. Конечно, читали и Кольцова, и Майкова, и Фета, и Полонского, и Никитина, и Щербину, но их репутация в литературе была все же несравнима с репутациями ведущих прозаиков — Тургенева, Толстого, Достоевского, Писемского, Гончарова. Поэзия до такой степени отошла на периферию русской литературной жизни, что мимо внимания критики и читателей стали проходить подлинные шедевры, которые в прежние времена непременно сделались бы бестселлерами. Так, гениальная книга Баратынского «Сумерки» (1842) вызвала только недоумение и насмешки критики. Не были замечены ни первый сборник Льва Мея (1857), ни одна из лучших книг Аполлона Майкова «Новые стихотворения» (1864). А второй сборник Тютчева (1868) оставался нераспроданным даже спустя десять лет после издания. Эпоха требовала прозы, публицистики и гневных некрасовских интонаций. На этом фоне александрийский стих «фотографий» Вяземского и его ностальгические воспоминания о гениях Золотого века выглядели в лучшем случае неактуальной архаикой, а в худшем — брюзжанием вышедшего в тираж старика…
Сам автор увидел свой труд только через три года, в Ницце. Вяземский бегло и равнодушно перелистывал «В дороге и дома», вряд ли подозревая, что держит в руках самый странный дебютный сборник за всю историю русской поэзии: ни у кого из крупных литературных величин первая (она же единственная прижизненная) книга не выходила в год семидесятилетия автора…
Глава X.
«ПОРВАЛИСЬ СТРУНЫ БЫТИЯ…»
«Как это так делается, — спрашивали NN., — что ты постоянно жалуешься на здоровье свое, вечно скучаешь и говоришь, что ничего от жизни не ждешь, а вместе с тем умирать не хочешь и как будто смерти боишься?» — «Я никогда, — отвечал он, — и ни в каком случае не любил переезжать» (Je n’ai jamais aim'e `a d'em'enager).
…Мы часто жалуемся на судьбу, не замечая, что во многом мы сами своя судьба.
12 июля 1861 года Вяземскому исполнилось шестьдесят девять. Эта некруглая дата была отпразднована вполне торжественно — в Петергофе собралось едва ли не больше народу, чем на юбилей в Академии, а Тютчев поздравил друга новым стихотворением:
Теперь не то, что за полгода, Теперь не тесный круг друзей — Сама великая природа Ваш торжествует юбилей...За одним праздничным столом с именинником собрались самые близкие. Княгиня Вера Федоровна. Павлуша Вяземский, давно уже ставший Павлом Петровичем, располневшим и седеющим попечителем Казанского учебного округа, с недавних пор владелец Остафьева. Все в нем было крупно, необычно, резко, не как у других, — громкий добродушный смех, размашистые движения, особенные толстые папиросы, которыми Павел беспрестанно дымил, монокль… И почти ничего отцовского, за вычетом внешности, — скорее энергия и обаяние матери, Веры Федоровны, присутствовали в Павле, — но было то, что князь Петр Андреевич ценил в людях больше всего: оригинальность, самостоятельность мыслей, нежелание быть как все. Сын вырос подлинным дворянином, настоящим русским барином, каких с годами становилось все меньше.
Супруга Павла, княгиня Мария Аркадьевна. Дети, 8-летний Петруша, 11-летняя Ара (Александра) и 13-летняя Катенька. Петр Александрович Валуев, когда-то модный светский лев, муж Машеньки Вяземской, ныне управляющий Министерством внутренних дел России, сдержанный, с утомленным длинным лицом, опушенным модными бакенбардами. Его дети, Петр, Александр и Лиза, в замужестве княгиня Голицына, фрейлина, тоже были на празднике. Вяземский про себя дивился тому, с какой скоростью Валуев сделал себе карьеру в новом царствовании — из курляндских губернаторов в директоры департамента, а там и в министры. Впрочем, немало поспособствовала тому записка Валуева о состоянии дел в России, которую Вяземский подал великому князю Константину Николаевичу… Валуев — умный, образованный человек, дай Бог ему удачи на сложном поприще…
Вполуха слушая тосты, едва прикасаясь губами к рюмке с вином, Вяземский думал о дне рождения. У него были странные взаимоотношения с собственным возрастом: в юности он был убежден, что умрет рано, хотя бы потому, что не мог похвастать крепким здоровьем. Со временем уверенность слабела, после сорока пяти князь не раз, и в стихах, и в прозе, задавал смерти риторический вопрос «когда уже?» — но годы шли, уходили из жизни дети и друзья, сначала старшие, потом ровесники и, наконец, младшие, а для него как будто и ничего не менялось. В конце концов он почти привык ощущать себя стариком. Правда, привыкнуть к собственной старости не означало смириться с болезнями, нелегкой походкой, одышкой и перебоями в сердце, с изматывающей бессонницей. Стихи запечатлевали ужас, охватывавший его в ночные часы:
В тоске бессонницы, средь тишины ночной, Как раздражителен часов докучный бой. Как молотом кузнец стучит по наковальной, Так каждый их удар, тяжелый и печальный, По сердцу моему однообразно бьет. И с каждым боем все тоска моя растет. Часы, «глагол времен, металла звон» надгробный, Чего вы от меня с настойчивостью злобной Хотите? Дайте мне забыться. Я устал. Кукушки вдоволь я намеков насчитал…Одно из наиболее известных стихотворений Пушкина называется «Стихи, написанные ночью во время бессонницы»: «Мне не спится, нет огня; / Всюду мрак и сон докучный…» Для тридцатилетнего Пушкина бессонница — лишь краткий эпизод; Вяземский, испытав все «прелести» бессонниц еще нервным для него летом 1821 года, в старости буквально впадал от них в неистовство. Бессонница — одна из сквозных тем его поздней поэзии.
Совсем я выбился из мочи! Бессонница томит меня, И дни мои чернее ночи, И ночь моя белее дня. Днем жизни шум надоедает, А в одиночестве ночей Во мне досаду возбуждает Сон и природы, и людей. Ночь вызывает злые мысли, Чувств одичалость, горечь дум; Не перечислишь, как ни числи, Все, что взбредет в мятежный ум. 1863