Выбираю любовь

Федорова Полина

Сценическая слава, дуэль, разговоры о ней в гостиных привели к тому, что Анастасия Аникеева сделалась весьма заметной городской достопримечательностью. Ее стали приглашать в дворянские дома и показывать заезжим гостям как местную знаменитость. У вас, дескать, в столицах Сандунова, Шевалье да Настенька Берилова, у нас своя Настенька есть, Аникеева, ничуть не хуже.

Однажды на рауте у губернского предводителя Вешнякова случился некий казус. Вернувшуюся из Петербурга в родные пенаты Александру Федоровну Каховскую, дочь бывшего вице-губернатора казанского наместничества, а ныне тайного советника и сенатора Федора Федоровича Желтухина, в пух разругавшуюся с мужем и уехавшую от него, решили «угостить» местной знаменитостью.

И когда Настю подвели к Каховской, оказалось, что у них совершенно одинакового серебряного цвета тюлевые платья с атласной тальей. И даже жемчужные выкладки на одинаковых абрикосовых полосках платья соединялись одинаковыми же серебряными розетками. Более того, обе черноволосые и черноглазые, они походили друг на друга, как родные сестры. Однако Настя была младше своей «сестры» лет на десять. Иная бы дама, а уж тем паче сенаторская дочь, посчитала бы себя оскорбленной подобным сравнением с крепостной девкой, однако не такова была Александра Федоровна. Она весело рассмеялась и громко произнесла:

— Верно, мы обе шили свои платья у одного портного.

— Вряд ли, мадам, — ответила Настя и сделала привычный книксен. — Ваше платье много элегантнее.

Каховская подняла брови и взяла Настю под руку. Более они в этот вечер не расставались.

В ближайшую среду Александра Федоровна пришла в театр и заняла место в креслах. Давали «Росслава» Княжнина. Действие трагедии происходит в Швеции, где в неволе у тирана Христиерна, узурпировавшего власть в Швеции и Дании, томится русский воевода Росслав, знающий о местопребывании законного правителя Швеции, короля Густава, но не желающий сообщать об этом Христиерну, ибо предпочитает смерть предательству. Положение воеводы усугубляется еще и тем, что он влюблен в шведскую княжну Зафиру, которая тоже любит его всем сердцем. Но страстью к Зафире пылает и проклятый Христиерн. Зафира предлагает Росславу бежать с ней, но гордый росс, скрипя зубами, отказывается, ведь в неволе томятся и другие русские воины, он должен остаться и вместе с ними испить горькую чашу плена вместе.

— Тиранка слабых душ, любовь — раба героя, — заявляет он любимой княжне, и демонстративно отворачивается от нее, гремя цепями.

А вот Зафира так не думает. Как Насте удалось внушить залу, что любовь — вовсе не «тиранка» человеческих душ, а их благо, и что сие чувствование либо есть главное в жизни и ее смысл, либо это вовсе не любовь, осталось для Каховской загадкой. Похоже, такого не было и у Княжнина, и Настя самостоятельно привнесла свое понимание любви, что, несомненно, делало ей честь как актрисе. Публика дважды вызывала ее на «бис», и сцена была покрыта букетами цветов, предназначавшихся именно ей.

— А ты действительно настоящая актриса, — задумчиво сказала ей Александра Федоровна после спектакля. — Не все, конечно, ровно, и до Синявской тебе еще далеко, но талант у тебя большой. Ежели бы получиться, тогда цены бы тебе не было.

В тот же день Каховская имела разговор с Есиповым, давним своим приятелем и другом детства, к тому же служившим с ее братьями в Измайловском полку в то же время, когда она жила в Петербурге.

О чем был сей разговор? О дальнейшей судьбе Насти. Проникшись к ней симпатией и решив стать ее патронессой, Каховская без обиняков попросила Павла Петровича дать актрисе вольную.

— С какой это стати? — опешил Есипов.

— Она должна поехать в Москву или Петербург учиться, а потом блистать на императорской сцене, — заявила ему Александра Федоровна.

— Она мне самому нужна, — не очень вежливо ответил Есипов, что, впрочем, было свойственно им обоим. Что поделаешь — друзья детства!

— Эгоист! — выпалила она.

— Без

нее у меня упадут сборы, — парировал Павел Петрович.

— Со временем, она может стать выдающейся, великой актрисой. А в твоем театре ей уже нечему учиться. Пока публика ходит на нее. Но через несколько лет она приестся зрителям, и сборы у тебя все равно упадут.

— Вот тогда и отпущу ее.

— Давай я выкуплю ее у тебя. Нехорошо, конечно, торговаться, ведь она мне почти подруга... Сколько ты за нее хочешь?

— Нисколько.

— Двести рублей.

— Нет.

— Триста.

— Я же сказал: нет.

— Я попрошу губернатора поговорить с тобой, — с угрозой произнесла Каховская.

— Я все равно ее не продам, — отрезал Есипов. — И вольную ей не дам.

— Это твое последнее слово? — нахмурила брови Александра Федоровна.

— Последнее, — буркнул Павел Петрович, прекрасно зная, что ежели ей что-либо втемяшилось в голову, она не успокоится, покуда не добьется своего. «Но ничего, еще посмотрим!»

— Посмотрим, — словно в ответ его мыслям с иронией произнесла Каховская, прощаясь.

— Посмотрим, — уже вслух с легким поклоном ответил ей Павел Петрович.

5

Есиновы — старинный дворянский род. Еще в первой половине пятнадцатого века его родоначальник Есип Васильевич, упоминался в родословных книгах как боярин. Трое его сыновей, Василий, Богдан и Димитрий были в Новгороде Великом посадниками — высшая выборная в те времена должность в Новгороде и Пскове.

После разгрома Новгорода Иваном Грозным и высылки из него наиболее значимых дворян стали Есиповы тульскими и рязанскими помещиками, а затем за дворянские службы верстаны были поместным окладом и в Казанской губернии.

Трое Есиповых подписались в избрании Михаила Романова на царство. Род был военный, и числились в нем тысяцкие, воеводы, стрелецкие головы, полковники и генерал-майоры.

Павел — младший сын майора Петра Есипова, записавшего своих отпрысков сразу по рождении в военную службу. Старшие, Михаил и Леонтий, оба дослужившись до чина секунд-майора, вышли лет тридцать назад в отставку и получили после кончины отца имения в Тетюшском и Свияжском уездах. Павел же был записан в лейб-гвардии Измайловский полк, имея ко времени выхода старших братьев в отставку чин гвардии сержанта. Бывая в увольнительных в столице, посещал Каменный театр и сам игрывал со старшим из братьев Желтухиных Петром в домашних любительских спектаклях. А самым лучшим его приятелем сделался бывший студент Московского университета, только-только начавший свою сценическую карьеру в театре князя Урусова, Петр Плавильщиков. Его-то, некогда сотоварища по любительским театральным подмосткам, ныне ведущего актера Петровского театра, ставшего к тому времени сценической звездой, и пригласил на гастроли в третий сезон своего театра Павел Петрович. Слава Плавильщикова как актера и драматурга гремела в обеих столицах, и авторитет его в актерской среде был непререкаем.

— А хороший у тебя театр, — сказал Плавильщиков, придя на второй день по приезде в Казань посмотреть на сцену, где ему придется играть, и окидывая взором зрительную залу с двумя ярусами лож, галереей, партером и двумя рядами кресел. — Большой. Публики много можно вместить. Верно, и сборы неплохие, а? — подмигнул старинному приятелю Петр Алексеевич.

— Сборы неплохие, — согласился Есипов. — Однако покуда тридцать тысяч рубликов верну, что на его строительство и обустройство положил, много воды утечет.