Выбираю любовь
Шрифт:
«Хлопот», как вы изволили выразиться, было бы еще больше, если бы удалось завершить то, что вы задумали, – парировал Лайл. – Сами вы, например, наверняка бы погибли.
Заметив, как ее глаза странно блеснули, он поразился мелькнувшей у него догадке и недоверчиво воскликнул:
– Неужели вы этого и добивались? Так вот почему вы сидели рядом с этой проклятой бомбой, как приклеенная… Так вы знали, что она должна вот-вот взорваться?
Незнакомка снова промолчала, и Лайл, не дождавшись ответа, резко спросил:
– Ответьте
– Д-да… – пролепетала она.
Он с трудом расслышал ее ответ, однако утвердительный его смысл вполне уловил.
– Господи помилуй! – в сердцах воскликнул молодой человек. – Неужели на свете не существует пределов женского безрассудства?
При этом он бросил презрительный взгляд на молодую особу.
– Неужели вы такая идиотка и всерьез полагаете, что, уничтожив мой дом и убив себя, вы хоть на шаг приблизитесь к вашей заветной цели – добиться избирательных прав для женщин?
Видимо, испугавшись гнева, прозвучавшего в голосе Лайла, молодая девица совсем потеряла самообладание. Слезы ручьем хлынули у нее из глаз, и она снова, запинаясь, проговорила:
– Я очень, очень сожалею… Поверьте мне!..
С минуту Лайл не сводил с нее взгляда, а затем решительно направился к двери.
– Пожалуй, мне следует вызвать полицию. Вы ведь этого хотите – выставить себя мученицей, причем любым способом!
– О, прошу вас, не надо… Не отправляйте меня в тюрьму!..
В ее голосе зазвучала такая мольба, что Лайл остановился. Обернувшись к девушке, он спросил:
– Значит, это тоже часть вашего хитроумного плана? Сначала вы отказываетесь заплатить штраф. Потом вас бросают в тюрьму, где вы объявляете голодовку, а пресса тем временем вовсю трубит о жестокости и бесчеловечности нашего правительства!
Девушка едва сдерживала рыдания.
– Я не хочу оказаться в тюрьме!.. Не хочу… Вот почему я… пыталась… убить себя…
Она посмотрела на так и не разорвавшуюся бомбу и беспомощно всплеснула руками.
– Ну что я за недотепа! – в сердцах воскликнула она. – Даже убить себя толком и то не сумела…
Рейберн Лайл снова подошел к ней.
– Может быть, вы расскажете мне поподробней, что все это значит, – предложил он уже более мягким тоном. – Должен признаться, вы меня весьма заинтриговали…
Она подняла на него свои огромные глаза, полные слез. Губы девушки дрожали, делая ее личико трогательным и беззащитным. Глядя на свою непрошеную гостью, Лайл подумал, что еще никогда не видел такой очаровательной особы.
Она ни в малой степени не походила на всех тех светских девиц, с которыми он каждый день сталкивался в обществе.
Она была не только очень юной – в ее облике угадывалась невинность и чистота, что-то весьма возвышенное и духовное, чего Лайлу, при всем его богатом опыте, уже давно не случалось видеть ни в одной женщине.
Вот почему он обратился к ней почти ласково, оставив резкий тон, которым разговаривал
– Будьте добры, сядьте и расскажите мне все по порядку. Наверное, вы не откажетесь чего-нибудь выпить. Я сам, например, умираю от жажды.
С этими словами он подошел к подносу с напитками, не спрашивая согласия девушки, открыл бутылку шампанского, охлаждавшуюся в ведерке со льдом, и наполнил бокал.
Подав его девушке, Лайл налил еще один – для себя – и с наслаждением сделал глоток. Похоже, что сейчас в горле у него пересохло даже сильнее, чем в тот момент, когда он вышел из палаты общ ин!
– Сядьте, – обратился он к незнакомке, – и для начала назовите мне свое имя.
Девушка заколебалась. Чувствовалось, что она предпочла бы сохранить инкогнито, однако через минуту, потупив глаза, тихо произнесла:
– Меня зовут Виола Брэндон…
– Брэндон? – удивленно повторил Лайл. – Тогда, очевидно, вы родственница леди Брэндон, одного из лидеров вашего движения?
– Это моя мачеха.
– Я знавал вашего отца, – продолжал Лайл. – Вряд ли он бы одобрил ваше сегодняшнее безрассудство!
– Конечно, нет! Папа был бы в ярости… Рейберн Лайл слегка удивился, что девушка так охотно с ним согласилась, но, видимо, она сохранила хоть остатки благоразумия.
Сэр Ричард Брэндон был один из самых уважаемых и любимых камергеров королевы Виктории.
Лайл не сомневался, что этот достойный человек был бы потрясен, узнай он о том, что его дочь стала суфражисткой, – ведь сторонницы этого движения, как правило, громогласные особы мужеподобного вида, стремясь привлечь к себе внимание общества, давно уже стали в его глазах посмешищем.
– А если вы знали, что ваш отец не одобрит вашего поступка, – строго спросил Лайл, – зачем же вы пошли на это?
– Я пыталась отказаться… Виола снова всхлипнула.
– …но моя мачеха и слышать об этом не хотела… Она просто помешана на женском движении!
Рейберну Лайлу не оставалось ничего другого, как посочувствовать девушке.
Леди Брэндон, а с нею еще две дамы – миссис Панкхерст и миссис Петвик-Лоуренс – разъезжали по всей стране, выступая со страстными речами и любыми доступными им способами добиваясь того, чтобы движение суфражисток постоянно было в центре внимания общества и не сходило с первых полос газет.
– Вы хотите сказать, что мачеха заставила вас так поступить помимо вашей воли? – нахмурился Лайл.
Виола судорожно вздохнула. Это был вздох отчаяния.
– Дело в том, что я ужасная трусиха, – начала она через минуту. – Я совсем не такая храбрая, как другие женщины, сторонницы этого движения, и всего боюсь… Боюсь тюрьмы… И еще ужасно, просто до смерти боюсь, что меня будут… кормить насильно!..
По голосу Виолы чувствовалось, что она действительно боится, и даже ее стиснутые на коленях руки, как заметил Рейберн Лайл, задрожали при этих словах.