Выбираю таран
Шрифт:
Но благодаря огню зениток и контратакам наших истребителей ПВО, число идущих к столице вражеских машин неуклонно снижалось, фашистские ВВС при массированных налетах большими группами несли столь значительные потери, что многие немецкие летчики, которым не откажешь в храбрости, стали ходить на бомбежку в одиночку, при этом одновременно фотографируя с борта подступы к столице с больших «безопасных» высот.
Но при встрече с нашими МиГ-3, «мигарями», как называли их пилоты, предназначенными как раз для боя на больших высотах порядка восьми-девяти тысяч метров, со скоростью там, в стратосфере, за 640 километров в час и дальности полета 1250 километров, с хорошим бортовым оружием (один
Блестящие качества «мигаря» ухудшались, как мы уже знаем, при резком снижении — слабела мощность мотора, падала маневренность. Но бывалые летчики знали об этом и старались в первые же мгновения боя, еще на большой высоте, поразить противника.
Широко известен в истории ВВС мира поединок лейтенанта Алексея Катрича на «миге» с бомбардировщиком-разведчиком До-217 на высоте почти в девять тысяч метров, в стратосфере.
В первые полгода войны наши летчики на разных участках фронта более 200 раз прибегали к тарану фашистских самолетов.
«А как русские объясняют «чудо» под Москвой? — задает вопрос автор книги «Война Гитлера против России» и не без сарказма отвечает: «Их ответ во всех военных отчетах прост: мы победили потому, что должны были победить. Мы сражались лучше, мы были сильнее, потому что социализм лучше и сильнее других систем».
Ну что ж, так объясняют нашу Победу все — от маршала Жукова до простого рядового солдата, так отвечал и 88-летний Герой Советского Союза Алексей Николаевич Катрич: «С первых дней войны мы, несмотря на успехи немцев, были уверены в своей победе».
Свой рассказ о давних годах фронтовой молодости А. Н. Катрич начинает не с воспоминаний о таране, а о смешном, как ему кажется сегодня, эпизоде, произошедшем уже после того исторического боя и награждения Золотой Звездой Героя Советского Союза.
— Меня однажды… в плен взяли! Только свои. Очень комично вышло. Правда, мне тогда, двадцатичетырехлетнему, было совсем не смешно, а досадно на себя.
КАТРИЧ АЛЕКСЕЙ НИКОЛАЕВИЧ (1917–2004)
Лейтенант, командир звена 27-го истребительного авиаполка ПВО.
11 августа 1941 года, атакуя «Дорнье-217» и обнаружив, что пулеметы «мига» заклинило, отрубил стабилизатор бомбардировщика винтом своей машины. Приземлился на поврежденном самолете на своем аэродроме.
Награды: Золотая Звезда Героя Советского Союза, орден Ленина, четыре ордена Красного Знамени, орден Отечественной войны I степени, орден Александра Невского, орден Красной Звезды, медали, нагрудный знак «Заслуженный военный летчик СССР».
Это было поздней осенью 1941 года, уже снег кругом твердым настом улегся. Я завалил «мессера», а другой подбил в это время меня. Первый раз за войну я был сбит и — в последний! Пришлось выбрасываться с парашютом. Но по присущей молодым небрежности, а точнее по лени, я слабо привязал унты и получил хороший урок: от ветра один унт свалился с ноги.
Приземлился на твердый наст. Иду, проваливаюсь, нога замерзает. Что делать? Догадался крагу — кожаную на меху перчатку — натянуть на ногу и хромаю дальше к шоссе. Вижу, ко мне наши автоматчики бегут, на ходу кричат: «Хенде хох, фриц поганый!» Обменялся я с ними «любезностями» на родном богатом нашем языке, и они уже вполне вежливо препроводили
Потом через много лет рыбачили мы с ним вместе в санатории, в Крыму. Я ему напомнил о том казусе. Он, оказывается, помнил. Рассмеялся: «А что ж ты мне тогда не признался, кто ты есть?» А зачем? Да я и в комбинезоне был, стыдно в таком непрезентабельном виде — с перчаткой на ноге — героем себя объявлять.
…В тот день, 11 августа 1941 года, мне повезло четырежды. По законам войны — слишком много, и должно было хоть раз это везенье сорваться и заставить применить и уменье. Так возражал Суворов своим завистникам: «Все везенье да везенье! Помилуй бог, когда-нибудь надобно и уменье!»
Так вот, в первый раз мне повезло, когда, идя на излюбленной для «мига» высоте около восьми тысяч метров, заметил тянущийся с запада на восток белый шлейф от идущего надо мной самолета. Здоровье позволяло мне тогда летать без кислородной маски и повыше. И я нагнал его, забравшись на девять тысяч метров.
Это был До-217, двухмоторный бомбардировщик, очень похожий на «юнкере» внешне, но двухкилевой и чуть выше его по скорости. Экипаж — четыре человека.
Второе везенье — солнышко светит мне в затылок, а им в лицо. Они меня не видят, а я наблюдаю и делаю вывод: снимают, гады, на фотокамеру железную дорогу Москва — Ленинград. А по ней — эшелон за эшелоном, а при той ясной погоде — и эшелоны, и все узловые станции как на ладони. Не встреть я этого «фотографа» — придет следом косяк бомбёров, разбомбят!
Третье везенье — первой же очередью я поразил их стрелка, и один мотор задымил. Они — в драп. Я следом, жму на гашетки, а пулемет заклинило! Боеприпас есть — на земле потом проверил всенародно, — пулеметы молчат. В подобные моменты такая страшная злость охватывает, что ни о чем другом не думаешь, кроме одного — сбить! Конечно, мысль мелькнула: а вдруг погибну, неточно рассчитав удар? Это мне почти девять тысяч метров кувыркаться, и то если при сшибке жив останусь. Пришла эта мысль и ушла: если и погибну, с собой свиту из четырех вражин утащу! Незряшная моя смерть будет. За нами — Москва, не просто столица — символ! Где ж тут о собственной жизни думать.
И везет мне в четвертый раз: таранил — и остался жив!
Думаю, помогла выучка парадов на Красной площади, когда мы шли точно на метр друг от друга, вырисовывая в небе сложные фигуры.
Ну, а как провести удар, чтоб живым остаться, я теоретически знал и не раз прикидывал еще на земле, как многие наши летчики, свои действия. Произвел расчет скоростей, зашел сверху справа, чтобы под его обломки не попасть, и рубанул винтом по стабилизатору.
Скрежет металла. Тряхнуло меня. Мотор издал какой-то утробный надсадный рев. Все…
Он пошел вниз, а я отслеживал внимательно место его падения, у нас ведь в ВВС на слово не поверят, вещественное доказательство — рухнувший самолет врага — потребуют. Он грохнулся, как я определил по карте, на окраине города Зубова, при впадении в Волгу реки Вазузы.
А я на своем еле дышащем моторе «мигаря», не любящего крутые пике, осторожно дотянул до родного поля в Мигалово под Калинином и сел как положено.
…Прибежал полковой фотограф, поворчал, что техники, поспешив, сняли покореженный, оплавленный винт с самолета и положили на землю. Но делать нечего: снял Алексея с друзьями, стоящими около винта. А потом — одного Алексея, раскуривающего шикарную трубку: модно тогда было среди фронтовиков трубки курить.