Выбор Донбасса
Шрифт:
Семерка, затем Багира выходят из кабинета, где их ждут два ополченца с автоматами.
Барс. Про «крысу» — похоже на правду…
Курахово. Комната — день
В комнате, у окна, со стаканом колы стоит Профессор.
За столом с блюдом, полным фруктов, на стуле сидит Юрий.
Профессор. Что мне с тобой делать, Анри? Я ночь не спал — всё знакомился с твоими последними записками. Извини, что без разрешения.
Профессор
Юрий дергается, хватается рукой за карман.
(Читает.) …Конечно же, они оставались карателями, бандеровцами, украми, врагами — да, все так. Но у этих, внезапно приблизившихся врагов, в отличие от тех, прежних — сливавшихся в одну безликую толпу, скандирующую «Героям — слава!» — начали вдруг проступать лица, глаза, голоса, улыбки. У них были такие же, как и у ополченцев позывные — «Марк», «Артист», «Котик», «Седой»… И пробитый пулей орден Красной Звезды убитого ополченца вдруг рифмовался с залитым кровью орденом Красного Знамени смертельно раненого нацгвардейца — оба ордена были за Афган… (Юрию.) Чуть слезу из меня не вышиб… Я люблю — и ценю — талантливых людей. Если бы мы встретились года два назад — мы бы могли стать друзьями, мы сидели бы где–нибудь в кафе, и разговаривали о Блоке и Гумилеве, о Ходасевиче и Георгии Ив'aновом… Но — мы встретились здесь. И живым я тебя отпустить не могу. У тебя есть только один выход: договориться со мной… Для начала, тебе придется признать, что все, что ты писал раньше — ты писал по указке из Москвы…
Юрий машет отрицательно головой.
Хорошо… Напиши сам, что хочешь. Вот, возьми за основу хоть этот текст. Развей его, опиши то, что ты здесь увидел, что в тебе изменилось… Обещаю, что я ничего не уберу и опубликую.
Юрий. Заманчиво… Только… для того, чтобы написать что–то сто2ящее, нужно быть… свободным. А я… ничего хорошего, за что потом бы мне не было стыдно, в таком состоянии написать не смогу… Как на Кавказе говорят: «Орел в неволе размножаться не может».
Профессор. Ну что ж. Ты выбрал. «Орел»… с куриной жопой. Ты надеешься, что Франция тебя выкупит? Что ж, это будет им стоить о–очень дорого: уж я сделаю из тебя опаснейшего интернационального террориста! Я еще и французское гражданство за тебя с них стребую! Но им нужно очень поторопиться: я–то могу ждать, но у тебя времени нет. А если все–таки тебе повезет, и ты доживешь до этого, то знай, что как бы и где бы ты ни прятался — я однажды появлюсь под твоим окном — и в твоей талантливой башке появится маленькое, аккуратное отверстие. И я тебе обещаю, что не доверю это никому другому — я сделаю это сам! Впрочем, будем реалистами: ты сдохнешь через несколько дней! Тебя и бить не надо — ты сам с твоими ребрами задохнешься в подвале. Ты думаешь, что умрешь героем? Что останутся твои стихи, которые войдут в школьные хрестоматии? Я же вижу, как ты смотришь на меня, как пытаешься запомнить каждое мое слово, ты уже видишь книгу, которую напишешь «про следователя–садиста и несломавшегося поэта»! (Заводится.) Хрен ты что напишешь! Да про тебя вообще никто не вспомнит! Тебя забудут! Я уж позабочусь! Вся информация о тебе будет стерта, ни один поисковик не ответит на запрос с твоим именем. Тебя никто не вспомнит! Тебя никогда не было! (Кивает Ирокезу.) Уведи.
Курахово. Подвал — ночь
В
Пленные — Шахтер, Митя, Белобрысый и Невысокий — спят.
Миро (шепотом.) Юрка, спишь?
Юрий. Нет.
Миро. Профессор предложил мне пойти к ним в нацгвардию. Говорит, что для меня это единственная возможность сохранить себе жизнь.
Юрий. Ну?
Миро. А кто же тебе ногу будет перевязывать?
Юрий переводит взгляд на спящих ополченцев и успевает заметить устремленный на них с Миро внимательный взгляд Мити. В следующую секунду Митя уже «спит».
Юрий прикладывает палец к губам, кивает Миро на Митин угол. Тот понимающе кивает и тоже закрывает глаза.
Короткая пауза взрывается от громких голосов и смеха охранников в коридоре, затем раздается металлический грохот отодвигаемого засова и резкий скрежет открывающейся двери.
Все пленные, кроме Миро и Юрия, привычно вскакивают, садятся на полу, прижимаясь друг к другу и поджав под себя ноги.
Входят Охранник–1, Охранник–2 и незнакомый солдат — Добрый. Все трое с автоматами в руках и пьяные.
У Доброго в руке — бутылка красного вина, наполовину уже пустая. Он застывает на пороге, оглядывая обитателей камеры.
Добрый. И это они, вот эти пидары, нас убивают? Ну, падлы! Слава Украине!
Четверо пленных. Героям слава!
Миро и Юрий молчат.
Добрый. Хреново кричите. Держи–ка…
Добрый отдает бутылку одному из охранников, поднимает автомат, передергивает затвор. Сплевывает на пол.
…Ты! (тычет в Белобрысого.) Встать! Смотреть на меня! В глаза, падла! Так–а–а–к… Вижу, с–сука, по глазам вижу — многих наших положил. Ну всё, кранты тебе, сепар!
Охранник–1. Не, Добрый, так–то их захерачить и мы можем. Ты придумай че интересней…
Добрый. Интересней «калаша» — нету в мире ни шиша! Гы–гы!.. Во! От, чем я тя, суку колорадскую, на тот свет отправлю! (Достает из кармана вилку.) Кричи, тварь: «Україна — понад усе!»
Белобрысый(громко). «Україна — понад усе!»
Добрый. Не слышу!
Белобрысый (еще громче). «Україна — понад усе!»
Добрый. Не так, гнида! Шо ж ты, сучара, меня нервничать заставляешь, мне нельзя, падла, нервничать, мне врачи запрещают, а ты сука, издеваешься–стоишь! Урод!
Добрый с силой втыкает вилку в бедро Белобрысому.
Тот кричит от боли, хватается за ногу.
Добрый бьет Белобрысого кулаком в висок, тот падает.
Добрый. Встать, тварь! Всем встать! Ты, хорёк! (Тычет вилкой в грудь Невысокого). Гимн України! Громко! Не слышу!
Невысокий. Я… не помню слова…
Добрый. Шо?! Щас вспомнишь!
Хватает его пятерней за затылок и шею и бьет его лицом о белую кафельную стену, кровь забрызгивает стену.