Выбор Донбасса
Шрифт:
— Но что они здесь делают?
— Живут.
— Но...
— Им некуда выехать. Их дома были здесь. Отсиделись по подвалам. Они и не хотят никуда уезжать.
Телицкий подставил руки.
— А родные?
— Кто убит, кто потерялся, кто уж умер давно, — сказал Свечкин.
Вторая ходка выдалась короче. Дрова сгрузили к небольшой поленнице в сенях у полога.
— А ты, получается, при них? — спросил Телицкий.
— Угу.
— Как военнопленный?
Свечкин, казалось, смутился.
— Почти. Это долгий разговор.
—
— Позже, хорошо?
Им понадобилось еще три ходки, чтобы перенести все поленья. Свечкин зашел в дом, а Телицкий остался снаружи, сел на колоду, сунул сигарету в зубы, но не закурил. Ветер задувал с пустоты, когда-то бывшей деревней, тяжело шелестел вымахавший в огородах бурьян.
Ну, ладно, два дня он выдержит.
Телицкий поежился, гадая, как скоро пойдет дождь, потом отошел в сторону, помочился на остатки забора и чурбаки, сваленные неряшливой кучей. Да уж, цивилизация! Кстати...
Он вытащил телефон из кармана. Надо же обрадовать дорогую редакцию и Натку Симоненко персонально. Не пропал, не расстреляли, немножко кукую среди стариков и старух.
Связи не было. Ни одного деления.
А говорили, что украинские сети работают. Ага, видим.
— Алексей, — позвал с крыльца Свечкин.
— Да, иду, — сказал Телицкий. — Вы курите?
— Иногда, под настроение.
— Хотите?
— Если быстро, я там чайник поставил.
— На три затяжки.
Телицкий подал Свечкину сигарету, вытянул из заднего кармана дешевую газовую зажигалку. На москальском газе. Прикурили от голубоватого огонька.
— И сколько вы с ними?
— Почти полгода.
— А зимовали здесь же?
— Ага, — кивнул Свечкин.
Телицкий выдохнул дым.
— Могли бы до Украины податься.
Свечкин мотнул головой.
— Не могу. Все, — потушив о ступеньку, он выбросил окурок, — пойдемте в дом.
— Как скажете.
В комнатке, казалось, стало еще жарче. В печи щелкали поленья. На варочной поверхности чайник делил место с кастрюлей. Два старика сидели на лежаках. Один, сутулясь, смотрел в пол. Другой, шевеля губами, читал газету. Третий, похоже, тот самый Всеволод, хватавший Телицкого за брючину, похрапывал под одеялами. Старухи, одна в халате, другая в ночнушке, копошились у стола с продуктами.
С появлением Телицкого и Свечкина сделалось жутко тесно.
— Где Ксения Ивановна? — сразу забеспокоился Свечкин.
— Жива, — успокоили его.
— Она, что...
Не договорив, Свечкин переступил через лежаки и прошел к сооруженной из фанеры выгородке, за которой, кажется, была развороченная снарядом стена. Постоял, прислушиваясь, у тонкой двери, потом стукнул по фанере костяшками пальцев.
— Ксения Ивановна.
— Дай покой, Юра, — донеслось оттуда.
— А вы, — обратился к Телицкому старик с газетой, — как я понимаю, Юрин сменщик? Так нам никого, кроме него, не надо.
— Я журналист, —
— О нас писать будете?
— Кому ты интересен, Макар Ильич? — со смешком сказала одна из старух за столом. — О тебе напишешь, а ты уж и помер.
— Ну да тебя-то переживу, Людка! — проворчал Макар Ильич.
Был он худой, небритый, заросший. Своей сердитостью и очками, торчащими из нагрудного кармана пижамной рубашки, он вызвал у Телицкого симпатию. Возможно, потому, что напоминал отца.
— Я буду писать о Юре, — сказал Телицкий.
— Это и правильно, — произнес второй старик, с лысиной на темени. — Что о нас? Мы, так сказать, отработанный материал.
— Вы, Михаил Степаныч, за всех-то не говорите, — опять в пику подала голос та же старуха.
— Уймись, Люда, — одернула ее соседка, раскладывающая кусочки сыра на хлеб.
— Алексей, сними чайник, — попросил Свечкин.
— Сейчас.
Телицкий пробрался к печке. Трехлитровый железный чайник клекотал и плевался водой из носика. Через рукав куртки Телицкий поймал его за ручку и понес к столу.
— Осторожнее!
Старухи не спешили сдвинуться с его пути.
— Бабушки, дайте поставить, — сказал Телицкий, которому пар от чайника дышал в руку.
— В угол вон ставь, — с неудовольствием прохрипела старуха, которой водитель Коля совал бумажку в руку. — На подставку. Глаза-то есть?
— Есть. Ай!
Несколько капель пролились на пол.
Из выгородки тем временем появилась Ксения Ивановна, крючконосая, мрачная, подтягивающая шерстяные панталоны.
— Не дождешься, Юра, — погрозила она Свечкину и прошаркала мимо него на свой лежак с комом пухового платка на подушке.
— И слава Богу! — сказал Свечкин с облегчением. — Кто следит за гречкой?
— Я слежу, — сказал Михаил Степанович. — пока прошло тринадцать минут, как засыпали.
Он показал часы, зажатые в ладони.
— Ну, еще пяток можно подержать.
— Юрий, мне бы куртку снять, — сказал Телицкий, чувствуя легкую дурноту от тепла, тесноты, нижнего белья, дряблой кожи, седых волос.
— Так зайдите, — кивнул на дощатую дверь Свечкин.
— Спасибо.
В кладовке, приспособленной под жилье, было темно.
Телицкий сел на не застеленный лежак, сбросил сумку, расстегнул молнию на куртке, нащупал затылком стену. Господи, Господи, за что мне это? — подумал он. Убью Натку! Телицкий, на Донбасс поедешь?
Хрен! Теперь уже — хрен!
Телицкий снова достал телефон. «Оператор связи не найден». И электричество здесь... Ну да, дрова и свечи многое говорят посвященным. То есть, и не зарядить.
Телицкий прижал ладони к лицу.
За дверью шаркали и кашляли, скрипело дерево, облизывающий щели свечной свет трепетал, его закрывали мелькающие тени, звенели ложки, брякала посуда, старческие голоса и голос Свечкина раскручивали тошноту, сплетаясь в ком из обрывков фраз без начала и конца.