Выбор судьбы
Шрифт:
Случалось ей бывать на пепелищах, и не раз, чай в Ясновене все дома бревенчатые, кроме княжьего дворца, да и тот каменный лишь до второго этажа, а выше все спальни и светелки деревянные. И всё, что обычно выносят с пожарищ, — это сковороды да чугунки. Так чего зря по саже шастать?
— Смотрите… — Ольсен в сопровождении чародея шел
— А замок-то там с секретом, кусается, — доложил словоохотливый селянин, к которому постепенно примкнуло еще несколько мужиков.
— Нарочно так задумано, чтобы такие, как ты, Прол, нос не совали, — буркнул дед и умоляюще глянул на Береста. — Займись ими, а?
— Я сам, — обернулся к любопытным селянам Саргенс. — Слушайте все! Мельница должна быть расчищена и возведена заново точно такой, как была! Всю работу я оплачу сполна! А за скорость доплачу особо. Кто тут самый честный? Следи, кто как работает, доложишь мне после, я подъеду посмотреть через пару дней. Идите.
Впрочем, последнее указание, несомненно, было лишним, внимательно выслушавшие чародея мужики и сами ринулись на руины с необычайным рвением. Ранней весной, когда в поле еще слишком сыро, чтобы пахать или сеять, а в лесу поживиться нечем, случайный заработок как нельзя кстати многим семьям.
И Берест не сомневался, что уже после обеда тут будет копошиться все село.
— Вот она… — голос Ольсена отвлек внимание ястреба от селян, и он оглянулся посмотреть, о чем это дед.
А осиротевший мельник уже пристроил на колоде свой сундучок, распахнул крышку и, осторожно развернув пахнущую копотью потемневшую тряпицу, доставал статуэтку, которой внук никогда не видел среди его поделок.
Ошибиться он не мог, слишком крупной, почти в пол-локтя высотой, она была и изображала не зайчиков или медвежат, каких дарил им прадед, а сидящую женщину, искусно вырезанную из светло-жёлтого
Непонятно, на чём она сидела, на пеньке или же на скамеечке, дед держал статуэтку к ним лицом. Нижняя часть камня была темнее, как раз до талии разбиравшей травы фигурки, и каждый тщательно вырезанный стебелек, прильнувший к ее подолу, различался отчётливо, словно живой.
На коленях женщины тоже лежали стебли цветов, и ее чуткие пальцы зарылись в них, выбирая самые нужные. А на склонённом к травам лице светилась такая ясная улыбка, что захватывало дух от откровенности момента, не однажды подсмотренного и точно переданного резчиком.
— Кастина… — восхищенно прошептала Веся, — как похоже… ты точно так улыбаешься, когда перебираешь травы…
— Солнышко, — крепче прижал к себе куницу Берест, представив, как долгими одинокими зимними ночами дед сидел и смотрел на эту солнечную женщину, когда-то отдавшую ему сердце.
Но не пожелав говорить при всех о вскипавшей в душе боли за прадеда, просто нежно коснулся губами волос невесты, в который раз мысленно обещая себе быть намного умнее, терпеливее и осторожнее, чем Ольсен, чтобы не повторить его ошибок.
— Кася… — тяжело выдавил дед, шагнув к травнице, — возьми… это я тебе подарок делал… сегодня ведь день равноденствия!
— Ладно… — еще хмурясь, сдалась травница, — так и быть… беру. Только отдаривать мне нечем.
— А ты уже подарила, — облегченно выдохнул мельник, сгружая ей в руки свою поделку, — надежду… а для меня это самое дорогое.
На этот раз Кастина не ответила, и Саргенс заторопился нарушить затянувшееся молчание.
— Давайте перекусим в ближайшем трактире да поспешим домой. В Цитадели этот день тоже празднуют, и всех нас там ждут подарки.
— Так что же ты раньше молчал? — понятливо подхватила Веся. — Дест, сажай меня на зверя, хочу домой!