Выбор. Долгие каникулы в Одессе
Шрифт:
Да это же какой-то сюр…. В мою бытность «там, в будущем» в среде руководителей-коммунистов любого ранга я даже не могу припомнить примера такой обескураживающей глупос… хм, принципиальности, во всяком случае, я о ней не слышал. В моё время это была «партийная когорта бессмертных», с завидной ловкостью и лёгкостью меняющая «руководящие кресла» одно на другое вплоть до самой пенсии. Даже во время краха КПСС и распада СССР основная биомасса этих «бессмертных» осталась на плаву. В большинстве своём ради сохранения карьеры отказавшись от прежних идеалов, сменив партийную принадлежность, национальность или приняв «нужное» вероисповедание. Не сомневаюсь, что ради сохранения своей должности они и сексуальную ориентацию сменили бы, не задумываясь.
Но устроился в нем, в общем-то, я неплохо. Мама проявила-таки завидную настойчивость и вот уже год, как я учусь в Музыкально-драматическом институте, как сейчас называется Одесская консерватория. Причём настойчивость ей пришлось проявлять в отношении меня, чтоб убедить начать обучение. Поначалу я как-то легкомысленно отмахнулся от этой идеи. Нет в Одессе музыкальных школ? Да и не надо, я лучше работать пойду. Да вот только фиг там! В СССР детский труд запрещён законом. Будь ты хоть семи пядей во лбу или имей хоть десять аттестатов с отличием о полном среднем образовании, никто и никуда на работу тебя не примет, даже учеником дворника, пока тебе не исполнится полных четырнадцать лет. И то если только с разрешения родителей или опекунов. Так что меня повсюду ждал полный облом.
Конечно, я не собирался идти в дворники, но даже должность курьера в редакциях газет и журналов оказалась не для меня, зря только ноги бил в поисках работы. Даже разносчиком газет в типографию не взяли, вот и верь после этого фильмам. Оставалась только одна маленькая лазейка для обретения небольшого, но законного приработка. КЗОТ разрешал использовать детский труд в творческих коллективах. Несовершеннолетним можно было с разрешения родных выступать в цирковой или театральной труппе, принимать участие в концертах или сниматься в кино. Но понятно, что и это было не для меня. Никакими талантами я не блистал и кроме нашего двора никому известен небыл. К тому же, как следует поразмыслив, я понял, что консерватория это неплохой шанс для осуществления моих планов на будущее.
Впереди всех нас ждёт война и к её началу мне исполнится двадцать два года. Как-то повлиять на ход мировой истории или изменить её течение я не в силах, а это означает, что фронта мне не избежать. Если не будет военной или технической специальности, то мне прямой путь в пехоту. В советское время не скрывали, что до победы дожили только трое бойцов из сотни принявших свой первый бой в сорок первом году. Я не то что бы боялся смерти (одну-то жизнь уже прожил), но о статистике «трёх процентов» был наслышан, и умирать просто так не собирался.
Свою прежнюю мечту о море я с некоторым сожалением и грустью отставил в сторону. Да, во время ВОВ военные и гражданские моряки себя проявили героически. Были и оборонительные бои, в которых корабельная артиллерия сыграла немаловажную роль. Советские подлодки гибли, но фашистов топили, морская пехота, прозванная «чёрной смертью» из-за своих бушлатов наводила ужас на гитлеровцев, и конвои с ленд-лизом тоже внесли свой вклад в победу. Были и морские десантные операции….
Но это всё было не то. Я просто не успевал к началу войны занять хоть какое-то значимое место, чтоб не просто быть «пушечным мясом», но хоть как-то иметь возможность повлиять на текущие события. И военное училище мало чем могло мне в этом помочь. Что может сделать морской лейтенант или танкист, артиллерист, пехотинец? Только выполнить приказ вышестоящего командования и героически умереть в первые минуты боя. Если повезёт, то пережить первый бой и умереть в следующем. Но я уже решил, где и кем буду воевать, и что мне предстоит для этого сделать.
Видимо сыграла роль моя срочная служба в «прошлом-будущем». Я отлично знал весь боевой путь родного 33 ИАП. От момента его формирования, до прохождения мною срочной службы в военном городке подле Виттштока. Всё-таки историю
Но подавляющее большинство потерь полк понёс на земле во время четвёртой волны бомбёжек. Уже в девять вечера остатки полка были отправлены на переформировку. Кто-то скажет, что за такое бездарное командование и размен своих сорока четырёх истребителей на четыре вражеских бомбардировщика надо отдавать под трибунал, и может в чём-то будет прав. Вот только отдавать было некого. В тот день командный и лётно-технический состав полка погиб почти полностью. Как и большинство остальных авиаполков Западного особого округа принявших на себя первый удар фашистов.
Командующий ВВС Западного особого округа, генерал – майор авиации Иван Иванович Копец с началом войны ставший командующим ВВС всего западного фронта, днём совершил облёт прифронтовых аэродромов ещё не занятых вермахтом. По результатам облёта он оценил потери более чем в 75 % только по лётному парку, уничтожение материально-технической базы почти на 80 % и гибель на земле более трети обученных лётчиков и опытного технического персонала. Понимая, что такой катастрофы ему не простят, Иван Иванович в тот же вечер застрелился, не пробыв в новой должности и суток.
А за все явные и мнимые грехи и огрехи советской авиации в первые дни войны, ответили Павел Рычагов и Яков Смушкевич. Лётчики-герои, прошедшие Испанию, Хасан и Халхин-Гол, воевавшие в «зимней» советско-финской войне, немало сил вложившие в становление и модернизацию ВВС были объявлены врагами народа и расстреляны как военные заговорщики. Вместе с ними были расстреляны и менее именитые, но от этого не менее опытные командиры авиаполков и авиадивизий, «не оправдавшие доверия». И вот эту историю, если очень сильно постараться я изменить мог. И моё обучение в консерватории, в этом моём старании, должно было сыграть важную, если не решающую роль.
Моё поступление на музыкальный факультет муздрамина обычным назвать было нельзя. Всё-таки школьного, да и вообще какого либо музыкального образования у меня не было. Но у меня был козырь в рукаве, который я, уже не сомневаясь ни в чём, готов был пустить в ход в любой момент. Этим козырем было моё хорошее знание популярных песен как советских, так и зарубежных. Не скажу, что тема плагиата меня совсем не волновала. Но я убедил себя, что в виду грядущих событий я имею право, как наследник использовать своё знание по своему усмотрению, если он пойдёт в конечном итоге на пользу моей стране.
Да, воровать нехорошо, но и я не просил, чтоб меня оставили в живых и сюда закинули. Похоронили бы меня «там», да и дело с концом. А раз случилось так, что я здесь и живой, и память мне не изменила, то и в поддавки с судьбой я играть не намерен. Прежние мои навыки остались со мной, хотя большей частью они находятся пока что только в моём сознании, но если мне удастся адаптировать их в этой реальности, то «читерить» я буду не испытывая никаких малейших моральных терзаний.
– Так Вы, Пётр Соломонович, утверждаете, что вот этот мальчик станет великим композитором? – черноволосый и кудрявый, с насмешливым выражением на лице с крупными чертами, молодой мужчина с интересом разглядывает скромного меня. Я стою, смущённо потупив взгляд и чуть прикусив губу. Надо же было мне вчера так встрять в неприятность, да ещё с кем! С самим Григорием Арнольдовичем… Правда, когда я его почти что сбил с ног, то и не подозревал, что мужчина, так некстати появившийся на моём пути, окажется самим товарищем Столяровым, профессором и ректором этого самого музыкального института, в который я сейчас и собираюсь поступать. А всё Додик виноват, вот нефиг было меня женихом дразнить и Соню доводить до белого каления.