Выбор
Шрифт:
В тот день, когда всё произошло, оставалось всего полчаса до окончания моей смены. Я принёс кому-то чистую пепельницу и прохаживался по залу, высматривая, не нужна ли где моя помощь, как вдруг увидел за одним из столиков бородатого психа из прошлой моей жизни. Я рванул к нему, как к другу, но по дороге сообразил, что в этой жизни мы не знакомы. Бородатый удивлённо поднял на меня глаза от меню.
— Простите, мы не могли с вами где-то встречаться? Ваше лицо мне знакомо, — выкрутился я.
— Может быть, пару лет назад вы читали обо мне
— А что случилось? Вы больше не учёный?
— Знаете, меня ведь звали за границу, предлагали большие деньги за мой проект, но я отказался, потому что был патриотом. А потом мой проект объявили безумным и выгнали меня из университета, где я проработал всю жизнь...
Если бы я мог, я бы, несомненно, утешил его. Я бы рассказал, что нынешняя его жизнь многократно лучше, чем худшее, что может быть. Здесь он хоть и не от мира сего, но хотя бы здоров... Но я, конечно, не мог ему об этом сказать. Вдруг кто-то хряпнул меня по спине. Я резко обернулся и увидел того фальшиво-весёлого толстяка, что недавно вёз меня сюда и назывался моим другом.
— Здорово, Свят! Вот не ожидал тебя здесь увидеть!
— Извините, а мы с вами знакомы? — я насторожился. Мне никогда не нравился этот человек, а сейчас у меня было такое чувство, что очень даже он ожидал, что он нашёл меня здесь не случайно.
— Старых друзей не узнаёшь? — он наигранно изобразил обиду. — Мы ж с тобой вместе поступать собирались, ты ещё мне хвастался, что ты гений. А вон оно как вышло — ты теперь официант, а я всё-таки художник! — он заржал, — А у меня как раз дела в гору идут, да. Мне тут подкинули парочку оригинальных идей, — он подмигнул мне и заржал так мерзко, что я окончательно уверился: что-то тут не то!
— Рад за вас. Но что-то я пока не могу вас припомнить. И если вы не заметили, мы тут разговариваем.
— А, — толстяк перевёл взгляд на Бородатого, — Неудавшийся художник и бывший учёный! Что ж, вам есть, о чём поговорить. Не буду отвлекать. А ты давай припоминай меня, я живу неподалёку и частенько к тебе сюда захаживаю. Пойду, сяду на любимое место, — он снова подмигнул и наглой походкой направился в соседний зал.
— Отвратительный тип, — фыркнул Бородатый.
— Вот уж точно! Вы его разве знаете? — удивился я.
— Имел несчастье пообщаться однажды. Знаете, очень люблю это местечко, вместе с покойной женой любили мы здесь бывать, а теперь вот я один, сижу, вспоминаю... А он тоже то и дело сюда приходит. Вы разве не замечали?
— Я только начал тут работать пару недель назад, — это ведь почти правда...
— Недавно я видел, как он вместе с какой-то развратной дамочкой веселился над тем, как ловко они обманули какого-то беднягу — вроде украли задумки картин или типа того... я не вникал в подробности.
— А как выглядела эта дамочка? — я не знаю, зачем спросил. У меня появилось неприятное предчувствие, но я ещё не понимал, с чем оно связано.
—
— Эй, чувак, твоя смена кончилась, — ко мне подошёл сменявший меня официант.
— А... Да, я уже ухожу. До свидания!
Я пулей вылетел из зала, на ходу срывая с шеи эту удавку с бантиком. Мне всё страшно не нравилось. Что делать? И что там за румяная дамочка? Я сначала даже не подумал о Кате. Я не знаю, зачем я спросил. И это ничего не значит. Мало ли румяных дамочек... Но она фотографировала мои картины, и может быть, этот толстяк обманул её, хитростью выманил кадры... Или случайно где-то их увидел... Мне стыдно было в этом себе признаться, но я подозревал свою возлюбленную, и мне от самого себя было гадко и отвратительно. Я гнал эти мысли прочь, оправдывал её, как только мог, но... а вдруг?! Меня накрыло с головой, я весь дрожал и не находил себе места. Что украдут мои картины, на которых моя душа наизнанку, в которые вложено всё: мои чувства, мечты, мысли… Смысл моей жизни, всё, над чем я трудился в последние 10 лет — любой образ, любое переживание из головы сразу же передавались кисти; что кто-то украдёт их, нарисует получше и выдаст за свои... Ведь это же был мой самый ужасный тайный страх, я из-за этого никому не мог их показать... И если представить, что она, единственная, перед кем я обнажил душу, та, кого я любил и кому слепо, безгранично верил, если она вовсе не любила и не понимала меня, если всё это время она притворялась, лгала мне, обкрадывала меня?! И за моей спиной смеялась надо мной вместе с этим жирным гадом?! Да как и чем мне жить-то теперь, после этого?! Получится, что вся моя прежняя жизнь не имела смысла, она украдена у меня, вместе с моей душой украдена! У меня больше нет души, потому что она вся была в том, что я создал, а оно больше мне не принадлежит... От меня будто отрезали жизненно важный кусок плоти и утащили непонятно куда... У меня ничего больше в жизни не было, кроме этих картин, того, что создано моим мозгом — может, плохих картин, может, больным мозгом, но больше ничего у меня не было! Я был для себя единственной опорой, а теперь меня нет, меня уничтожили, и кто? Та, кто никогда, ни за что не мог этого сделать, единственная, кого я любил, нанесла мне удар в спину... И никому, никому нельзя доверять! Я больше никому ничего не покажу, не перед кем не откроюсь. Да я и делать больше ничего не буду. Я просто не могу начинать сначала, мне нечем начинать, не из чего создавать, я совершенно пустой теперь...
Какой же я мерзкий урод, как я могу подозревать её в этом?! Да я последнее ничтожество, если могу так про неё думать! О, какая мука! Я зарычал и саданул кулаком по стене. Боль немного отрезвила меня. На костяшках пальцев выступила кровь. Существует такая штука, как презумпция невиновности, и я просто обязан полностью доверять ей, пока не увижу своими глазами доказательств моей правоты. Может, она действительно ни в чём не виновата, но я ясно понимал, что не будет мне покоя, пока я не опровергну свои подозрения. Но как это сделать?
Если она и вправду всё это провернула, тут у меня две дороги: купить пистолет и застрелиться или уйти отшельником в пустыню. Я представил пустыню и меня передёрнуло. Да, таков я без моих безумных фантазий. Рассыпающееся ничто.
Парализованный ужасом, я стоял на краю кухни и не сразу заметил уборщицу тётю Олю (ту самую, что так недавно рассказывала мне о самоубийстве Кати), которая бегала со шваброй, ругалась и даже довела до слёз официантку Асю (улыбчивую кассиршу, которая напугала меня, спросив о карте), а теперь ринулась ко мне.