Выборный
Шрифт:
Виктор пожал ел, что Наташи не оказалось дома, и все, можно себе представить какие, объяснения о причинах разрыва ей придется выслушать от Валентины. Жалел и все же радовался, что истерика, самая накипь, обошли ее стороной.
Виктор сошел вниз, сел в машину и, включив зажигание, опустил лицо на руль. Все плохо... Толя лежит в реанимации с инфарктом, и на него нельзя даже взглянуть.
Зампредисполкома, бесстрастно выслушав Виктора, пообещал разобраться, но в какие сроки и к чему сведется разбирательство - неизвестно.
А самое главное - и завтра, и послезавтра,
– Я не уйду, пока она сама мне не скажет,- бросил он тогда Валентине.
– Еще как уйдешь,- прошипела, щурясь и поджимая губы, жена,- или твой "Нат" увидит, как дерутся ее драгоценные папочка и мамочка.
– Не собираюсь,- сказал тогда Виктор,- я не рыночная торговка.
– А я, значит, базарная баба?- закричала Валентина и влепила ему пощечину.
Вот тогда-то Виктор и ушел.
Молча ушел, только в прихожей присел на корточки-перед испуганной плачущей Таткой и сказал ей:
– Я уехал к бабушке. Обязательно скажи об этом Наташе, ладно?
– Ладно,- пообещала, шмыгая носом, Татка и окликнула, когда Виктор уже подходил к двери: - Папа, а почему ты шибанутый?
Кочергин остановился, помедлил, подбирая слова, и негромко, только для Татки, ответил: - Так хвалят взрослых людей. А не "шибанутым" очень плохо живется. Они сами себя едят.
...Виктор завел мотор и выехал со двора.
Осторожно проехал по тесным городским улицам три километра и выбрался на окружную дорогу. Здесь можно было расслабиться.
...- Нет, ты теперь меня послушай,- Валентина, опираясь руками о столешницу, чуть наклонясь, выпрямляясь, и это почему-то оказалось не в лад с ее словами,- потому что никто, вижу, до сих пор тебе правды в глаза не сказал. Какие у тебя, великие достоинства? Не пьешь, не куришь, не играешь, не гуляешь, не собираешь марки, не бьешь детей, а что вместо? Хозяин ты хороший? Не видел ты хороших хозяев! А какие дачи! Машины!
А может, ты готовишь вкусно? Под гитару поешь? Говоришь хотя бы интересно? Так нет же, слова из тебя не вытянешь. "Я целый день на работе!" Еще бы не работал... Ну, что? Вот и весь счет твоих доблестей... И твои сверстники, кто оборотистее, успели куда больше. Так чего же ты выпендриваешься? Кого ты из себя строишь? Как ты себе позволяешь дергаться? Ты - самый заурядный, такой же, как все, и должен...
– Да, я такой же, как все. Во всяком случае, как большинство.
– Так и нечего тогда!- вроде бы даже обрадовалась Валентина.- Живи, как нормальный человек, о детях думай. Стыдно сказать, у Наташи лишней пары туфель нет, а Танюша и вовсе в старье ходит!
Имелось в виду, что Татка донашивает платья и кофточки старшей сестры.Что в этом плохого, Виктор не знал, как не знал, впрочем, и достаточно убедительных слов, которые мокли подействовать на жену.
– У нас разные представления о правильной жизни и нормальном человеке, - сказал он.
– Можешь подавиться своими представлениями,- крикнула Валентина.- А меня с детьми оставь в покое!
...Высмотрев
Днем, полетев в больницу прямо из треста, затем - в исполком и домой, Виктор так и не успел объясниться и попрощаться с начальником. И сейчас, дождавшись ответа, выпалил длинную тираду, из первой части которой следовало, что он извиняется, хотя ни разу на Хорькова не сваливал, из второй - что не раскаивается и надеется, что хоть и без него, а все пойдет по-человечески, а из третьей - что личных обид и претензий у него нет.
– Это хорошо, что ты позвонил,- посопел в трубку Хорьков,- а то у меня уже голова малость кругом пошла...
Слышно было, как он говорит кому-то: "Кочергин". Потом, прикрыв трубку ладонью, - очень характерный звук и характерное беззвучие, - несколько секунд совещался.
Когда Виктор, досадуя на паузу и особенно на то, что наступила она прежде, чем он успел спросить о кладбище, уже собирался повесить трубку, Хорьков отозвался:
– Ты чем сейчас занят?
– В телефонной будке парюсь,- буркнул Виктор.
– Приезжай сейчас ко мне. Надо.
Глава 23
Экскаватор и бульдозер, почти одновременно стрельнув сизым дымком, остановились. Саня, увидев своих, Кирилюка и Васю с их же участка, заулыбался и полез по кабинам - здороваться. Но тут как раз прикатил на управленческой "Волге" Воднюк.
– Привет, орлы!- воскликнул он, распахнув дверцу. Изрытая шрамиками давней угревой сыпи, остроносая широкая физиономия излучала благодушие и едва ли не торжество.
– Привет,- за всех отозвался дядя Коля и достал сигарету.
– Во повезло - не ожидал, что вас здесь застану. А сказали, что все в отгуле. Пришлось вот их с объекта снимать. Это хорошо. Сейчас вместе как навалимся...
– Куда навалимся?- вдруг поинтересовался Реваз Григорьевич.
– Объясню задачу, - Воднюк, не замечая ни тона, ни взглядов, протиснулся в пролом между ножом Саниного бульдозера и стеною и широко развел руками: - Вот так вот, от аллеи влево, вон до того склепа примерно, спланируем грунт - сюда панели кидать будем. А ты, Вася, тем временем сроешь этот холмик. А потом все вместе за котлован возьмемся. Машины будут. Сейчас срочной работы часов на пять, ну плюс обед. Так что до закрытия магазина управимся. С меня полкило...
Тут Воднюк заметил наконец, что никто из рабочих за стену с ним не полез и не стал слушать, а шушукаются между собою.
– В чем дело, орлы?
– Карпович перебрался тем же манером к ним и попытался заглянуть в глаза. Попытался, но ничего не понял по их лицам.
А дядя Коля ответил за всех:
– Думаем.
– Так я, само собою, тоже подумаю, все запишу: и что из отгула вызвал, и сверхурочные нарисую, и за особую вредность производства еще накину.
– Мы работать здесь не будем, - неожиданно выпалил Реваз Григорьевич.