Вычислитель. Сборник

Громов Александр Николаевич

Он знал, что в глубине души ему просто не хочется возвращаться на свой безопасный опостылевший остров.

Колыхание зыбуна вначале просто почудилось, но Эрвин привычно насторожился и медленно-медленно, стараясь в свою очередь не колыхнуть зыбун, встал на четвереньки. Показалось?.. Или на море разыгрался столь нешуточный шторм, что врывающиеся в проливы между островами волны заставляют колыхаться и поверхность болота?.. Возможно. Но более вероятно иное: глубоко под ковром из живых и гниющих переплетенных растений проснулся и начал медленное

движение гигантский донный моллюск, неспроста прозванный язычником.

Раз начал шевелиться, то наверняка голодный.

– Сволочь, – очень тихо, но с большим чувством сказал Эрвин.

С некоторых пор он привык говорить вслух и находил в этом удовольствие.

Очень вовремя стих дождь. Ветра по-прежнему не было, головастики почему-то успокоились, и ничто не рябило лужи… ничто, кроме движения язычника.

Он двигался почти точно с востока на запад.

Как раз в направлении Эрвина.

Другой бы кинулся бежать, забыв о том, что беготня по болоту не приводит ни к чему хорошему. Забыв еще и о том, что встречаются язычники со щупальцем стометровой длины.

Эрвин остался на месте.

Все знают, что язычник слеп. На что ему глаза там, под зыбуном, в черной от торфа воде, не воде даже, а густой жиже? Язычник слеп, но чуток ко всякому движению на зыбуне. Он не почует неподвижного человека. Он просто проползет или проплывет под ним, протащит в мертвой жиже свое туловище прямо под добычей и останется ни с чем. Только бы не вздумал остановиться…

Зыбун перестал колыхаться. Лужи разгладились.

Черт…

Эрвин не шевелился, даже дышать стараясь через раз. Сделал ли язычник краткую остановку – или уже занял новую позицию для охоты?

Если первое, тогда ладно, можно и подождать, но плохо, если второе.

Медленно-медленно текли минуты.

– Ползи, – мысленно упрашивал Эрвин язычника, хоть и не знал, ползает ли тот по дну или плавает над ним. – Ползи, прошу тебя. Уползай. Зачем ты вообще заполз так близко к океану? Тут нет зверья, нет пищи. Или ты специально искал меня?..

Тишина. Лишь прожужжало возле уха насекомое, сделало круг и унеслось куда-то, не слишком заинтересовавшись человеком. За столетия освоения Хляби насекомые так и не привыкли кусать людей – зато крупные твари решили, что двуногая пришлая еда вполне годится для голодных желудков.

Ни звука. Ни движения.

Хуже всего было то, что Эрвин не знал, как близко язычник подобрался к нему: на двадцать метров или на двести? Достанет ли щупальцем, если вскочить и попытаться удрать? Большой язычник или маленький и какая в этом месте глубина?

Такая простая с виду задача, а неизвестных больше, чем уравнений.

И замер человек на карачках, ждет.

Его инструмент – интеллект? Умение точно подмечать, немедленно представлять в уме картину как математическую задачу и быстро вычислять? Мгновенно возникающие в уме формулы и системы уравнений?

Это так. Но главным инструментом для него всегда были люди. И тогда, когда он был юн и стремился

изо всех сил покинуть ту дыру, где родился и провел детство, и тогда, когда он был тенью президента Сукхадарьяна, серой мышкой маяча на заднем плане, – люди оставались для него не только материалом, нуждающимся в сортировке и обработке, но и самим инструментом. Как правило, их нетрудно было заставить делать то, что нужно. Каждый требовал особого подхода, но это-то как раз и делало задачу интересной.

Она почти всегда была решаемой.

И совсем иное дело – противостоять тупой животной силе и животной же хитрости, порождению совсем иного мира, нежели родной человечеству мир. Тут волей-неволей и сам опустишься до животного уровня…

Ноги затекли. Эрвин медленно встал во весь рост.

Уползать по-пластунски – не решение. Язычник все равно почувствует колыхание зыбуна. Бежать не менее рискованно – не ровен час провалишься, и тогда щупальце найдет и схватит тебя. Уходить в нормальном темпе совсем глупо.

Отвлечь хищника – нечем.

Оставалось только ждать. Прошел час, и Эрвин осторожно присел на корточки. Туча ушла, солнце жарило, болото сочилось испарениями. По спине под грубой кожаной курткой текли ручейки пота. Еще час, ну два такого ожидания, и придется что-то предпринять. Не век же торчать на болоте. Надоевший остров вдруг показался родным и желанным. Думалось о том, что бревна, сложенные в яме, подожженные и присыпанные землей перед уходом, ко времени возвращения прогорят до золы и придется вновь добывать огонь трением – удовольствие маленькое, особенно по сырой погоде. Думалось и о том, что пора сшить новые мокасины, соединяя шкурки «зайцев» не лыком, как раньше, а жилками или тонкими кожаными шнурками. Особенно сладко думалось о горячем минеральном источнике – упасть в естественную ванну и отмокать…

Все это были поверхностные мысли, их, собственно, и мыслями считать не стоило. Вторым слоем, глубже и медленнее, текли мысли иные. Те самые, которые гнездились в голове с тех пор, как Эрвин раздумал сходить с ума и начал решать задачу о возвращении к людям. Не к тем, конечно, что прозябают на Гнилой мели…

Спустя полчаса Эрвин вновь поднялся, озабоченно поглядел на начавшее клониться к закату солнце. Если так пойдет дальше, то домой засветло не попасть. Но если язычник не просто решил передохнуть здесь, а выбрал новое место для засады? Он может проторчать тут в неподвижности несколько дней.

Настала пора решиться. Эрвин попробовал, насколько плотно примотан к концу шеста острый осколок обсидиана, и остался доволен. Подергал одежду, заткнул за пояс болтающуюся полу куртки. Оглянулся, ища свои почти затянувшиеся следы. Бежать следовало строго на запад, затем, оказавшись в безопасности, описать большой полукруг, и, обойдя язычника, вновь взять курс на восток. Глупо бегать по болоту, но шагов сто, наверное, можно, риск умеренный…

Он несколько раз глубоко вдохнул и выдохнул. Затем сорвался с места.