Вычислитель. Сборник
Шрифт:
Как правило, люди ошибаются не в том, о чем думают как об ошибке. Сейчас они ошибались, забивая себе головы сомнениями. Спору нет: сутки назад ехать в столицу не стоило и даже несколько часов назад не стоило, но ведь жизнь подчас развивается по синусоиде. Нижняя точка пройдена – торопись, водитель! Не опоздать бы захватить самый пик. Да, в городе с утра немного постреляли, но утихла уже та стрельба. Ликование народа – это как раз то зрелище, на которое стоит посмотреть. И встречные кажут тебе не угрюмые морды, а радостные человеческие лица, исполненные самых лучших чувств, и сам проникаешься
Пусты окраины, зато на главной площади бурлит человеческое море. Кто и когда успел понаделать столько транспарантов? Из каких оранжерей и с каких клумб взялось разом столько цветов? Кто ударным порядком воздвиг трибуну перед официальным, скучнейшего вида зданием, уже, между прочим, украшенным какими-то гирляндами? Неважно. Плохие мысли, неправильные мысли, прочь их! Разве о том надо думать сейчас?
– Прай – наш президент! – ревет усиленный голос, взрывной волной покрывая всю площадь.
– …де-е-е-е-ент!.. – подхватывает толпа.
Скандируют упоенно. Прай-наш-пре-зи-дент-дент-дент! Эхо ошалело и мечется, ударяясь о стены и не зная, куда еще кинуться.
– Преступную клику Сукхадарьяна – под суд! – прокатывается взрывная волна.
– …у-у-у-у-уд! – воет площадь.
Кого-нибудь под суд – это всегда неплохо. Нравится. Особенно когда бывшего президента.
– На фонарь диктатора!
– Да-а-а-а-а-а!!!
– Уау!..
Волны бегут по толпе, в волнах качаются тысячи и тысячи. Народное счастье. Ликует народ. Шалые глаза, разинутые рты. Качка. Прихлынула глупая волна к стене – и кого-то уже задавили, кому-то уже не до ликования…
На трибуне, наскоро и варварски сколоченной из щитов, суетятся техники, налаживают аппаратуру, проверяют что-то в последний раз. С трибуны мелкая сошка из команды нового президента время от времени пускает в толпу взрывную волну лозунга. Ждут Прая. К трибуне сбоку притиснута съемочная группа – одна камера на треноге, другая, с антигравом, в вольном полете. Оператор играет сенсорами, гоняет ее туда-сюда над головами, выбирая лучший ракурс. Корреспондентка кричит в микрофон:
– …где, по самым скромным подсчетам, собралось не менее ста тысяч человек, связывающих свои надежды с приходом к власти движения, возглавляемого Алоизом Праем. Сюда пришли простые люди. Это митинг в поддержку нового курса и новой жизни. За всю историю Хляби еще ни один лидер не пользовался столь безграничным доверием народа…
Кто их считал – сто тысяч, не сто? Кто и по какой зашкалившей стрелке определил безграничность доверия? Кто вспомнит, что и свергнутый президент собирал когда-то на митингах не меньшие толпы?
Никому не хочется вспоминать. Напомнишь – береги зубы, вышибут, озлившись. Память, купированная, как собачьи уши. Не в этом ли человеческое счастье?
– Как нам только что стало известно, свергнутый президент Сукхадарьян в ожидании справедливого суда помещен под домашний арест. Почти все члены его преступной клики арестованы. Полиция, перешедшая на сторону народа, ведет поиск преступников, вольготно
Не гул на площади – рев восторга. Звуковая волна поглощает трибуну, куда легко взбегает плотный мужчина средних лет с усталым, но решительным лицом. Это Алоиз Прай. Он открыт. Он вызывает симпатию. Он улыбается. За таким человеком хочется пойти в огонь и в воду. Он – народный лидер, икона, столп. Он вновь улыбается – чуточку смущенно, чуточку снисходительно. Подходит к микрофону и пытается говорить, но площадь безумствует по-прежнему. Оцепление едва сдерживает людей, рвущихся к трибуне. Матери тянут к кумиру детей. Улыбающийся Прай картинно разводит руками – ну что, мол, тут поделаешь, – и, повинуясь этому жесту, неверно истолкованному шестерками, в воздух взмывают тысячи разноцветных шаров, умело спрятанных где-то и приготовленных явно для кульминации митинга.
– А-а-а-а-а-а-а!.. – восторженный рев тысяч глоток.
Техническая накладка? И ладно. Наплевать. Народ-то, народ – в восторге!..
В это самое время четыре угловатые летающие машины с камуфляжной раскраской, презрев все на свете воздушные транспортные коридоры, с ревом снижают скорость возле космопорта. Они летят двумя парами – одна сразу уходит в сторону стартовых столов, другая садится перед центральным входом астровокзала. На бетон выпрыгивают спецназовцы с офицером во главе. Среди них резко выделяется темноволосый моложавый человек в штатском. Он почти не отстает от военных, врывающихся в огромные двери.
Тяжелое дыхание – и ни одного членораздельного звука. Эти люди прекрасно знают, что им делать.
В первую очередь – поспешить.
Возможно, еще не поздно.
В громадном зале толпа прянула в стороны. Кто-то быстро спрятал лицо, кто-то заслонил собой ребенка. То ли беженцы, то ли не беженцы, сразу и не скажешь. Успеют на шаттл – так, пожалуй, беженцы. Не успеют – сами виноваты, раньше надо было уносить с Хляби ноги. Пока – в подвешенном состоянии. Но, конечно, не ждут от бегущих пятнистых вояк ничего хорошего.
Не пугайтесь, подвешенные, успокойтесь, служивым пока не до вас. Прокатившийся под сводами голос напоминает: идет регистрация на ближайший рейс. Сквозь громадные стекла виден взлетающий вдали шаттл – растущий ввысь обелиск огня с малой букашкой верхом на нем.
Офицер оттолкнул регистрирующегося пассажира.
– Полный список всех зарегистрировавшихся за последние сутки. По всем рейсам. Быстро.
При всей суетливости испуганный оператор оказался понятлив. Через несколько секунд на монитор было выведено требуемое – побежали длинные столбцы имен и фамилий.
– Эрвин Канн, – пытаясь отдышаться, бросил штатский. – Найти.
Еще несколько секунд – и выплыла информация. Указанный пассажир имеется. Каюта первого класса на лайнере «Королева Беатрис», стартовавшем с орбиты шесть часов назад.
Офицер отер пот.
– Шесть часов – все равно что двадцать. Поздравляю, мы его упустили.
Он говорил штатскому «мы» из чистой вежливости и на всякий случай. Мог бы сказать «вы».
– Возможно, упустили, а возможно, и нет, – ответил штатский.