Выдавать только по рецепту. Отей. Изабель
Шрифт:
Рене приуныл; Ифри ему не нравился; он хотел бы уехать в Тунис. Я попытался его утешить: «А я разве туда еду?»
Мы заказали грог погорячее и пили его маленькими глоточками. Жорж издал удивленное восклицание.
— В чем дело?
— Та девица на улице, в белом платье.
— Это дурочка, — сказал Рене. — Гуляет под дождем в летнем платье.
— Красивая девушка, — сказал Жорж.
Он поднялся. Его всегда подбрасывало, когда в зоне досягаемости проходила женщина; он тогда шел за ней, как лунатик, выставив руки вперед. Мы поспешно вышли из кафе. Девушка остановилась перед магазином.
— Какая хорошенькая! — сказал Жорж.
Я заметил, что она высокая; я был выше своих друзей.
Дождь полил с удвоенной силой. Чтобы укрыться от него, нам пришлось пробежать пятьдесят метров до магазина. Жорж спрятался под крышу рядом с девушкой. Та не выглядела расстроенной, была хорошо причесана, стояла прямо, прижимая сумочку к груди.
Она взглянула на нас — сначала внимательно, потом безразлично. Наверное, она не нас ждала. Я не решался с ней заговорить. Я ограничился тем, что пару раз пихнул Жоржа, как ворошат щипцами уголья, чтобы разгорелся огонь. Рене рассматривал вещи в витрине — пуговицы и позументы.
Когда Жорж заговорил с девушкой, я не узнал его голоса. Это был наисладчайший голос, которого мы от него не слышали. «Она даст ему пощечину, — подумал я, — мы все опростоволосимся». Но нет, никакого насилия. Она сказала, что ее зовут Генриеттой; она никого не ждет; она гуляет; она согласна погулять с нами, но надо переждать дождь.
— Нам как раз нужен зонт, — сказал Жорж. — Пойдемте с нами, вы поможете нам выбрать.
Мы вошли в специализированный магазин. Генриетта попросила показать дешевые зонты.
— Нет, нам нужен красивый.
Она остановила свой выбор на зонте с ручкой из красной кожи. Продавщица утверждала, что вещь прочная, и это окончательно нас убедило. Я хотел заплатить, но Жорж и слышать об этом не хотел. Рене даже не достал бумажника, чувствовалось, что он нас не одобряет. Однако немного позднее, в кино, он купил для Генриетты карамельки. Он сидел с краю; карамельки Генриетте передал Жорж, так что получилось, будто это Жорж ей их презентовал. Когда начался фильм, Генриетта надела очки, которые украдкой вынула из сумочки. Я следил за руками Жоржа; по счастью, действие фильма разворачивалось высоко в горах и отсветы снега освещали зал.
Мы поужинали в казино. Генриетта не говорила о том, что ей надо домой. Никто из нас не намекал на будущее. Можно было подумать, что вся наша жизнь заключалась в этом вечере, что у нас не было ни прошлого, ни будущего, настолько расплывчаты были наши слова. Но каждый, кроме себя, думал и о будущем.
После ужина оркестр заиграл легкую музыку. В толпе было несколько американских офицеров в плотном окружении; они встали и спели «Марсельезу», на что публика, не зная американского гимна, ответила: «Боже, храни короля». Наконец, в полночь несколько раз погас и зажегся свет, швейцар с галунами похлопал в ладоши, выпроваживая публику. Жорж вызвал гардеробщика; зонтик появился одновременно с нашими
Мне стало тоскливо. Улица была последней границей тишины. Это была улица без света; едва угадывались деревья и скамейки по краям тротуаров. Жорж спросил: «Куда идем?» Он обращался к Генриетте.
— Куда хотите, — ответила она таким спокойным голосом, что я вздрогнул.
Весь день она говорила о ничего не значащих вещах с таким спокойствием, что казалось невозможным задать ей вопрос. Теперь было еще хуже. После ее ответа второй вопрос был немыслимым.
Жорж толкнул меня кулаком. Рене в темноте пожал мне руку. Я чувствовал «связь» со всех сторон, так невидимый в ночи корабль получает сигналы с земли.
— Пожалуйста, подождите нас, мы на секундочку, — сказал Жорж.
Он утащил в сторонку меня и Рене. Генриетта осталась одна; мы не боялись ее потерять. Ее белое платье светлым пятном маячило в темноте.
Посовещавшись, мы вернулись к ней. Впервые у нее был смущенный вид. Она запахнула на груди плащ Рене и молчала до самой гостиницы. Я хотел, чтобы все было как полагается; мы выбрали отель «Амбассадор», лучший в городе. Жорж потребовал номер с ванной, ему вручили ключ, который он вручил Генриетте. Мы сняли наши красные фуражки в знак прощания, и этот непривычный для нас жест достойно увенчал наше изысканное поведение. Генриетта спала в гостинице одна.
А мы провели ночь в приемном пункте, как накануне. По дороге туда Жорж говорил о том, как бы отложить на день его отъезд в Тунис.
— В конце концов спаги меня подождут; один день ничего не решает.
Рене запротестовал:
— Я был уверен, что все это добром не кончится. Тебя объявят дезертиром, засадят за решетку. Хорошенькое дело!
— Рене прав, — сказал я. — Ты должен ехать. Я займусь Генриеттой. У меня идея. Я увезу ее в Мсаллах, сделаю из нее медсестру. У нее наверняка есть способности, она сказала, что любит животных.
— Думаешь, она согласится?
— Конечно. Она делает все, что хочешь, надо только говорить погромче.
У Рене был озабоченный вид.
— Это все очень серьезно, — сказал он.
Я вернулся в Мсаллах. Генриетта приехала со мной. Мы прибыли ночью. На вокзале нас никто не встречал. Накануне сильная бомбежка искарежила привокзальный квартал. Фасады домов поизносились в мое отсутствие; с них свисали ставни. Железные жалюзи на магазинах вздулись. Мне показалось, будто мое отсутствие было долгим; я не смог бы сказать, сколько оно продолжалось; вокзальные часы потеряли стрелки.
Именно в этом месте я в последний раз видел Сюзанну. Возможно, она постарела, как фасады домов, возможно, уехала отсюда. Я уже грустил над воспоминаниями двухдневной давности.
— Справа море, — сказал я Генриетте. — Когда будет хорошая погода, искупаемся.
Она улыбнулась изнутри, не шевельнув ни единым мускулом. От радости лицо у нее просияло. Она несла чемодан старинной цилиндрической формы и свой зонт с красной рукояткой.
— Не наступите в лужу, — сказала она мне. — В шоссе выбоина. — Затем добавила: — Тепло здесь.