Выдра по имени Тарка
Шрифт:
Там, где губа расширялась, ил был смыт с песка и гальки. Ниже каменного водобоя дамбы, красневшего листиками приморской свеклы в щелях булыжника и брусчатки, был островок из плоских камней. Его отделяла от дамбы узкая протока, по которой с шумом стремилась вода. На камнях стоял Старый Ног, следил, не блеснет ли чешуя. По протоке несло, качая и стукая о берега, крабью ловушку, и на глазах у цапли из нее выпрыгнула рыба. Старый Ног уставился вниз, в сумрак, где колыхались темные водоросли, и увидел, что за рыбой гонится сужающаяся сзади тень. Рыба была бирюзово-желтая, длинный спинной плавник струился за ней, как вымпел. Старый Ног выхватил яркую рыбку под самым носом у Тарки, подбросил, поймал резким движением, от которого она проскользнула ему в горло, и проглотил, а выдра все еще искала ее.
Тарка заметил над собой движущееся пятно и, не поднимаясь
Краски поблекли, прибой стал серым. Далеко за болотами на белой башне маяка загорелся светлячок. От эстуария опускалась по спирали какая-то птица, описала круг перед островком, села и стала искать корм. Это был кроншнеп. Он увидел Тарку, из загнутого книзу клюва вырвалось «карканье», перешло в свист и закончилось затихающей вдали громкой трелью. Кроншнеп улетел. Сородичи на дюнах услыхали его сигнал, и их звонкие крики расцветили гаснущий день до самых дальних берегов.
Ниже островка из воды торчали ряды черных, обвитых водорослями плетней, укрепленных с помощью кольев. Они загораживали заводь с трех сторон, во время прилива их затопляло водой. Это была старая Лососья запруда. Плетни столько раз срывало якорями, опущенными с барок и парусников, команды которых дружили с рыбаками, ловившими рыбу сетью, что владелец запруды забросил ее. С плетней «удили» рыбу цапли, а при отливе вороны склевывали с кольев моллюсков и разбивали их, роняя на камни.
Когда прилив остановился, Старый Ног подлетел к седьмому плетню в западном ряду, где всегда отдыхал во время отлива, если не слишком объедался, не был влюблен или потревожен человеком. Он стоял, покачиваясь и изгибая шею; его хватка уже не была такой цепкой, как прежде, когда он садился на вершины деревьев. Только он собрался перепрыгнуть на песчаную отмель, как из лагуны сверкающей дугой выскочил лосось и с глухим стуком шлепнулся обратно. Старый Ног пронзительно вскрикнул и свалился с плетня. Снизу выглянули три морды и тут же скрылись. А Старый Ног побрел вдоль плетней, глядя себе под ноги. Лосось был во много раз тяжелее Старого Нога, но лосось — рыба, а цапля — рыболов.
Тарка плыл мимо запруды, когда услышал позади плетней свист Белохвостки. Высунулся наружу, прислушался.
— Хью-и-ик!
Раздался ответный свист — голодный, жалобный, скулящий; такой звук издает стекло, если по нему провести мокрым пальцем. Свист Тарки был ниже, более глубокий и звучный. Тарка пересек узкую полоску песка, перебрался через плетеные загородки. Нырнул; по запруде пошли круги. Отпечатки его лап на песке расплылись, наполнились водой.
«Кэ-эк!» Старый Ног от возбуждения отрыгнул еще живую пескарку — лосось выпрыгнул снова, сверкнула дуга. У хвоста рыбы щелкнули зубы Белохвостки. На поверхности возникли три выдриные головы, плоские, как пробочные поплавки лососьей сети, и опять исчезли, еще прежде, чем раздался двойной всплеск.
Лосось, разрезая воду, промчался между выдрятами. Те, как один, ринулись вслед. Тарка вклинился между ними и, приноравливаясь к детенышам, замедлил скорость. Белохвостка, более быстрая, чем Тарка, догнала их, и обе взрослые выдры поплыли по краям, замыкая ряд. Строй поворачивая то правым, то левым флангом, когда какая-нибудь из них вырывалась вперед. Выдрята в нетерпении натыкались друг на друга. Лосось снова бросился назад, навстречу течению, стремясь добраться до верхних плетней, где было глубже и безопасней. Тарка встретил его, лосось повернул, удар хвоста разбил воду. Выдры, не разрывая цепи, загнали рыбу на мелководье у нижних плетней. Она стояла в двух футах от дна, но, когда они кинулись на нее, ушла, проскользнув мимо одного из выдрят.
Прилив отступал, вода убывала, обнажая верхний ряд загородок; вскоре показалось дно. По промоине в песчаной банке несся поток, по мере того как осушалась лагуна, он делался все шире. Лосось стоял запертый в верхнем конце запруды так неподвижно, что креветки, спрятавшиеся в песке рядом с ним, вылезли из своих убежищ. Рыба отдыхала, открывались и опадали жабры. Тем временем к ней подкрадывалось по отмели какое-то странное приземистое существо. Похожее на огромного головастика, с которого, словно водоросли, свисала кожистая бахрома, оно передвигалось на грудных плавниках, как на лапах. Голова напоминала бочонок с ртом-щелью во всю ширину. По краю челюстей шел частокол длинных, острых зубов, которые загнулись внутрь, как только чудище закрыло пасть, приближаясь к лососю. На голове торчали три подвижных луча, на конце первого луча был придаток,
Морской черт двигался очень медленно, и лосось не догадался, что перед ним враг. Близко посаженные глаза над огромным зубастым ртом были прикованы к рыбе. Позади поплыли цепочки пузырьков, замаячили силуэты выдр. Лосось взметнулся со дна и попал в пасть-пещеру; поднялись острия зубов, и челюсти сомкнулись.
Выдры трижды обогнули лагуну в поисках лосося, затем забыли про него и тронулись вниз вместе с отливом. Над эстуарием сияли звезды, парили в воздухе крики бродящих по мелководью птиц. Выдр несло в море мимо белого домика на дамбе, мимо безмолвного темного госпитального судна — лишь в одном иллюминаторе мигала свеча — к длинной косе, за которой были дюны, поросшие песколюбом. Здесь они вышли на берег и затеяли шумную возню. В то время как выдрята катались по песку и кусались, Тарка и Белохвостка играли в прятки — делали вид, будто ищут и не могут найти друг друга. Взбегали на дюны и спускались на брюхе вниз. Подбирали палочки, пустые оболочки яиц ската, старые кости, перья морских птиц, пробки, принесенные приливом, и высоко подбрасывали их лапами. Прятались между подушками трагаканта и внезапно выскакивали из-за них.
На мокрые отмели падали лучи маяка, горели красными угольками огни деревни за заводью. «Крю-лик, тлюи-тлюи-ик!» Кроншнепы видели, как выдры подплыли к Шрарской излучине. Белохвостка и Тарка наелись мидий у черно-белого полосатого бакена и двинулись вместе с выдрятами к затонам у нижней гряды.
Лососи, неудержимо стремясь на нерест в пресных водах, где они родились, шли вверх по фарватеру, а следом за ними — тюлень; он вырывал зубами кусок из брюха каждой пойманной им рыбы и оставлял ее, чтобы погнаться за другой. Тарка притащил одну из раненых рыб к скалам, и выдры содрали с нее чешую, так им не терпелось добраться до розового мяса. Они отрывали слой за слоем, начиная с загорбка, роняя куски, чтобы слизать свернувшуюся рыбью кровь, налипшую в уголках рта. Тарка и Белохвостка ели спокойно, но выдрята «гирркали» и рычали. Когда они обглодали рыбу до костей, мордочки их серебрились от чешуи. Выдры — чистюли, поэтому они помыли подбородки, усы и уши, а потом напились в пруду за домом, стоящим на дамбе.
Четыре выдры лежали в тростнике, отдыхали, дремали, а дождь рябил серую водную пелену. Клонились под ветром к земле стебли дикого сельдерея. Тучи сгустились; вода, побуревшая от паводка в верховьях рек, чуть не переплескивала через дамбу. Только тогда выдры покинули пруд.
С приливом в губу поднялась кефаль, и один косяк, чуть не в сотню рыб, проплыл через дренажную трубу под дамбой. На исходе ночи выдры, пожиравшие угрей в окаймленных тростниками рвах, где текла с холмов пресная вода, нашли этот косяк в котловине в углу Лошадиной топи. Два часа подряд они гонялись за рыбой, а когда вся рыба была перебита, Тарка и Белохвостка вернулись с отливом в море, оставив молодых выдр на самостоятельную жизнь.
Следующая ночь выдалась безветренной и тихой: ни плеска, ни журчания в широкой заводи, по которой огни деревни змеились, как серебряные и золотые угри. Звуки далеко и отчетливо разносились над спокойными водами, и рыбаки, которые стояли кучками на набережной после закрытия пивных, слышали жалобный свист молодых выдр, блуждавших в миле от деревни по берегу, где попискивали галстучники. Свист раздавался три ночи кряду, а затем с юго-запада пришел шторм, и в эстуарии загрохотали валы.
Черные лоскутья листьев кружились и кувыркались в разлившейся запруде над Протоковым мостом, как кружатся и кувыркаются грачи высоко в сером ветреном небе. Светило солнце. Плотина при паводке напоминала ткацкий стан: падающая вода — основа ткани — была желто-белая от пузырей; взад-вперед поперек водослива сновали воздушные пустоты — нити утка, тянущиеся за сверкающим челноком. Внизу вытканное воздухом водное полотно с треском рвалось на камнях, нанесенных разливом; волны взлетали, ревели, бросали вверх пену и брызги. На гребне плотины застряла ветка, камни ободрали с нее всю кору. То и дело на струящихся нитях основы мелькали узкие грифельно-серые тени, длиннее руки человека; они медленно шли навстречу потоку, ударяя из стороны в сторону хвостами, пока их не сносило вниз, в толчею волн, ревущих, как полярные медведи во время драки.