Выдумщик (Виртуозный грабеж)
Шрифт:
Он поднялся по лестнице, истоптанной ногами многих поколений москвичей, и позвонил в квартиру. Кнопка звонка была перекошена и будто обгрызена мышами – Герман боялся, что когда-нибудь его здесь дернет током.
Но и на этот раз все обошлось. Герман изобразил на лице улыбку, которая должна была показать всю его радость от встречи с любимой, и стал ждать. Но вместо легких летящих шагов его подружки в коридоре за дверью послышалась грузная незнакомая поступь. Герман напрягся и перестал улыбаться. Настроение у него испортилось. Он почувствовал, что оправдываются самые худшие его опасения.
Дверь распахнулась,
– О-па! – сказал пьяный и сплюнул чуть ли не на башмаки Герману. – Это еще что за явление? Ты чего тут вынюхиваешь, пидор паршивый? На бабье мясо потянуло?
Герман ожидал чего угодно, но что Ленку потянет на орангутангообразного мачо, он предположить не мог. С таким животным договориться не получится ни при каких обстоятельствах, это было абсолютно ясно. Самый лучший выход – это немедленно уйти. «Но Ленка-то какова! – с неудовольствием подумал Герман. – С кем крутит любовь в мое отсутствие! Это же просто зоофилия какая-то!»
– Простите, я, кажется, перепутал квартиру, – сказал он спокойно. – Извините, посмотрю в другом подъезде.
– Извините-простите! – злобно процедил великан, как завороженный уставившись на горлышко бутылки, которое высовывалось из пакета Германа. – Квартиру он перепутал! Куда пошел, сука?
С неожиданной ловкостью он выбросил вперед правую руку и схватил Германа за плечо, прежде чем тот успел отступить на безопасное расстояние. Герман попытался вырваться, но хватка у этого верзилы была просто чудовищная – он мог бы выжимать из гвоздей воду. Герман не успел даже опомниться, как его втащили в квартиру. Дверь с грохотом захлопнулась.
Герман вовсе не собирался покорно ждать, что с ним сделает этот прямой потомок обезьяны, хотя понимал, что силы абсолютно не равны. Но он также знал, что в таких переделках нужно идти до конца и ни о чем не думать, кроме победы. В конечном счете все решает характер, а на характер Герману было грех жаловаться.
В прихожей было почти темно, и это сыграло в его пользу. Пьяный громила был слишком уверен в себе. На какую-то секунду он отпустил Германа, и тот немедленно ударил его ногой в пах. Великан взвыл и согнулся пополам. Но даже в таком состоянии он умудрился захватить стратегически выгодную позицию, перекрыв Герману путь к двери. Оставалось только биться дальше, и, осознав это, Герман провел еще один удар – на этот раз в голову. Он опять не стеснялся и бил ногой, понимая, что его рука не возьмет такой неподатливый материал.
Но дело обстояло еще хуже – даже после такого страшного удара верзила устоял. Наоборот, встряска будто пошла ему на пользу. Он утробно заревел и бросился на Германа, вогнав его в раскрытую дверь комнаты, как бильярдный шар в лузу.
Герман пролетел через всю комнату, ударился головой об угол шкафа, выронил из руки пакет и сам упал на пол. Перед глазами у него вспыхивали разноцветные искры. Пьяный качок прыгнул на него сверху и вцепился пальцами в горло.
Герману стало совсем худо. Почти теряя сознание, он принялся судорожно шарить руками вокруг себя, пытаясь найти хоть какое-то оружие.
Бутылка взорвалась, обдав обоих борцов фонтаном искрящегося шампанского. Герман сразу весь промок, но не почувствовал этого. Его противник ослабил хватку, и он воспользовался этим, чтобы отпихнуть его от себя и вскочить на ноги.
Шатаясь, Герман отступил на два шага. Верзила сидел на полу в луже шампанского и моргал глазами. С макушки у него веселыми струйками сбегала кровь.
– Та-а-ак! – зловеще процедил он, поймав на лопатообразную ладонь несколько капель крови. – Теперь тебе не жить, паскуда! Теперь молись!
Он начал медленно подниматься. Герман бросил быстрый взгляд по сторонам. Он никак не мог понять, куда делась Ленка. Только она могла прекратить это безобразие. Но ее не было, хотя сервировка на столе свидетельствовала о том, что недавно здесь ужинали двое. Герман успел заметить две бутылки – из-под вина и из-под водки – обе были пустые.
«Небось побежала этому животному за добавкой, – сообразил Герман. – Странные все-таки эти женщины!»
Пьяный тяжеловес двинулся на него. И тут Герман сообразил, что все еще держит в руках горлышко разбившейся бутылки. Он вытянул его перед собой, и оно сверкнуло бритвенно-острым зеленоватым срезом.
– Запорю! – страшным голосом проговорил Герман, не двигаясь с места.
Амбал покосился на «розочку», на лицо Германа, и впервые на его физиономии появилось что-то, похожее на сомнение.
– Брось! – сказал он, продолжая наступать на Германа. – Брось, хуже будет!
– Куда уж хуже, – проговорил сквозь зубы Герман.
Вдруг громила остановился и, сказав: «Ладно!», полез в карман. Потом он ухмыльнулся и вытащил оттуда выкидной нож. Лезвие выскочило с леденящим звуком.
– Я отрежу тебе твои поганые яйца, – с наслаждением начал объяснять пьяный. – Потом засуну их тебе в пасть. Потом я вспорю тебе брюхо…
Он так увлекся рассказом, что упустил решающий момент. Герман решил не ждать, пока исполнятся мечты этого идиота, и в отчаянном броске сделал выпад.
Он сам удивился, как легко вошло острое стекло в человеческую плоть. Прозрачная зеленоватая зазубрина разрезала шею амбала, точно кусок масла, а в следующую секунду из разреза хлынул такой поток крови, что даже у Германа помутилось в голове от ужаса. И тут он допустил роковую ошибку.
Он был уверен, что с противником покончено, и расслабился. Но громила последним, уже почти бессознательным движением пырнул Германа ножом.
Удар был направлен в живот, но силы уже оставляли раненого буяна, и Герман успел закрыться рукой. Острое лезвие вспороло его рукав, кожу на руке и перерезало мышцы. Герман отпрянул. Из рукава полилась кровь. Боли он не чувствовал, но обилие крови неприятно поразило его. Чувствуя, что слабеет, Герман сел на пол, достал носовой платок и, помогая себе зубами, сделал импровизированный жгут. Кое-как перетянув раненую руку, он привалился спиной к стене и несколько секунд приходил в себя.
Громила уже не был ему опасен. Бездыханный, он лежал на полу в луже собственной крови. Лицо его и после смерти не выражало ничего человеческого.