Выдумщик
Шрифт:
– Он не проголодается, – сказал директор. – Он, наверное, творог ест.
– Тогда будем ждать, пока весь съест, – вздохнул Брошкин.
– Это будет очень долго, – сказал директор.
– Мы тоже будем есть творог, – улыбаясь, сказал Майоров.
Он построил своих людей и повел их на четвертый двор; там они растянулись шеренгой у творожной горы и стали есть. Вдруг увидели, что к ним идет огромная толпа. Впереди шел пожилой рабочий в очках.
– Мы к вам, – сказал он, – в помощь. Сейчас у нас обед, вот мы и пришли…
– Спасибо, – сказал Майоров, и его строгие глаза потеплели.
Дело пошло быстрее. Творожная гора уменьшалась. Когда творога
– Плохо дело, – сказал Брошкин, – теперь он в масло залез.
Рассказ озадачил меня. Чтобы разобраться в нем (а заодно и в себе), я подсунул его моему приятелю Феликсу, редактору нашей стенной факультетской газеты «Интеграл». И даже перепечатал с рукописи в машинописном бюро. Такое разрешалось.
– В другой жизни! – сказал Феликс, возвращая мне текст.
– Почему? У нас же в стенгазете полно хохм!
– Таких у нас в газете не будет никогда! – произнес он громко и четко (возможно, в расчете на прослушивание?).
– Ну зачем так уж «никогда»? Откуда мы знаем будущее? – сказал я, тоже по возможности четко.
– …Ну ладно! Оставь! – сказал он, минуту подумав. – Посмотрим, что можно сделать.
Рассказ я увидел сразу у нескольких однокурсников, во время лекции. Так я впервые столкнулся с ксероксом-размножителем. Но сначала это не испугало меня. И напрасно. Волновало другое: как читают? Смеются? Наверное, это хорошо? Но, говорят, нельзя так распространять?
– А тебе-то что? – грубо ответил Феликс, когда я спросил. – Фамилии-то твоей там нет!
– А почему, кстати?
– Ты что? В тюрьму захотел?
– А ты? – спросил я.
– Думаю, что у тебя шансов все-таки больше! – усмехнулся он.
Вот так произошла моя первая публикация. Между сумой (или суммой?) – и тюрьмой. Но все-таки я был горд. Товар-то пошел. Хотя и без моего имени. Но все уже знают, подмигивают.
Ко мне подошел комсорг нашего курса Рувим Тойбин.
– Ну что, золотая молодежь? Будем работать?
– Да я уже работаю как могу.
– Не за той славой гонишься.
– Так скажи мне, за какой надо. Я тут же и погонюсь. Слава – дело хорошее.
Он заскрипел своими железными зубами.
– Политинформацию проведешь. Вот и увидим твое лицо!
– Ты математику-то пересдал? – вырвалось у меня.
– Неважно! – прохрипел он. – Речь сейчас не о том!
– Мне кажется, мы как раз в этих стенах для этого.
– Прежде всего мы коммунистами должны стать!
– Ладно. Такая тема устроит тебя: «Киров в учебе как пример для нас»?
Уж Киров, считал я, не подведет – с детства сохранил эту веру.
Давненько я не бывал у Фаины Васильевны! Теперь – даже не сразу нашел. Оказывается, они переехали в шикарный дом на Кировском же проспекте, заняв настоящую квартиру Кирова, где он жил.
И она вдруг озадачила меня.
– Думаешь, надо?
– Но он же учился! – вскричал я.
– Ну, тогда читай… Вот это будет твое место.
Сотрудники музея по воспоминаниям современников Кирова, а также по документам восстановили всю его жизнь! По несколько папок за каждый год…
Детей
Вот воспоминания преподавателя Жакова:
«Сергей страдал малярией. И вот среди уроков я наблюдал, как он, скорчившись, перемогаясь от приступа малярии, сидит за партой и продолжает внимательно слушать объяснения преподавателя.
Я организовал экскурсию в Зеленый дол и на Паратский судоремонтный завод зимой 1903 года. Собрались на вокзале. Сергей был изможденный, дрожащий. Я решил отправить его домой: одет он был явно не по-зимнему – поношенная легкая шинель служила ему и лето и зиму. Но он не захотел лишаться интересной экскурсии, ссылаясь на то, что малярия дело привычное, а экскурсия редкость. Когда вернулись в Казань, Сергей настолько ослабел, что его пришлось отвезти на квартиру на „барабусе“ – так назывались возницы на крестьянских розвальнях. Оставалось поражаться его неисчерпаемому запасу энергии».
Вот тут бы мне и прерваться. Для политинформации вполне достаточно. «Вот вам пример, как надо учиться! И от кого! От нашего вождя». Финиш! Но у меня кипела душа. За что же его, в конце концов, убили?
И я, не удержавшись, стал читать дальше… На каникулы из Казанского технического училища он приехал в Уржум. В Казани он дружил со студентами из Уржума, и все они были революционерами. И даже те, кто были приняты в лучшие вузы, считали необходимым уничтожить этот строй. Их ссылали, но они и в ссылке жили весело и дружно, уверенные, что революция – самое важное, что может быть. Когда читаешь про то время, кажется, что все студенты только этим и занимались. Быть не революционером было даже неприлично – значит, ты за «охранку» и за царя, продажная шкура! Вот такая «диктатура свободы». Даже не знаю, хотел бы я учиться тогда?
Воспоминания уржумской соседки. К ней вошел вдруг молодой симпатичный мужчина, волосы гладко зачесаны назад – сразу и не узнала. «Сережа, ты?» – «Я. Можно я оставлю пока у вас мой портфель? Спрячьте куда-нибудь до вечера». Зная уже «своих» ссыльных, которые жили у нее, соседка понимала, что в портфеле. Запрещенка! Могут и посадить. И Сергей понимал, что она это понимает, и тем не менее – «вежливо попросил»! Вот тебе и «деликатный Сережа»! Раньше, когда она приносила им, голодным детям, хлеб, – ужасно смущался, переживал: «Не хотите ли квасу – у нас квас очень вкусный!» А теперь – подставляет соседку с доброй улыбкой и безо всякого смущения! То, что нормальным людям нельзя, революционер делать обязан! С этого и началась трагедия, считаю я.