Выход из мёртвого пространства
Шрифт:
Кучеряба был мужиком серьезным. Плотный, среднего роста, всегда спокойный, невозмутимый даже. Высшее образование имел. Было ему тогда 34 года. Всего на три года младше Соколова. Поэтому командир, несмотря на разницу в званиях, очень и очень прислушивался к его мнению по многим вопросам. И вот его надо отправить в тыл, да еще найти для этого благовидный предлог. Но машина запущена, страшная машина. Как тут быть?
Поэтому командир предлагает, не надеясь на успех, уполномоченному СМЕРШа Кучерябу в тыл все-таки не отправлять, а подержать просто хотя бы на первом этапе
Старший лейтенант все это добросовестно выслушал, не перебивая, потом говорит:
– Может, все проще сделать? У вас с Кучерябой отношения чуть ли не товарищеские, так, может, вы ему и посоветуете по-товарищески развестись с женой?
Сначала командир оторопел от такого предложения, а потом... Что ж, из всех зол выбирают меньшее. Еще раз прошу, читайте об этом, помня, что сталинщина была на дворе, свирепая сталинщина.
Изложил такое, мягко говоря, странное предложение Соколов Кучерябе. А тот ответил, тяжело вздохнув:
– Александр Дмитриевич, мы же с вами по возрасту старше всех в полку. Как вы можете предлагать мне такое? Мы же не против немецкого народа воюем, а против фашизма! Да что я вам буду политграмоту читать! Если соглашусь на такое предложение, то совесть потеряю. А без совести и жить не стоит!
Тогда Соколов снова встречается с оперуполномоченным и вручает ему расписку в том, что берет на себя ответственность и оставляет Кучерябу в полку. Оперуполномоченный долго читает расписку и говорит безразличным таким тоном:
– Это же не для меня расписка, а для начальства. Только, боюсь, там только одной расписки мало будет. Я еще и вторую пошлю - свою.
Да-а... Такие вот дела. Вот и судите теперь, стоило бы этого смершевца на нашу встречу пригласить или нет. Я бы пригласил.
Теперь уже пора (наверное, давно пора) вернуться к прерванному повествованию. А прервался я, если помните, на том, что мать мальчика, с которым Гурьев в плену в трубу прятался, не поверила, что ее сын жив: чего же он, мол, тогда домой не возвращается?
Прошло дней десять. И появляется эта женщина опять в нашей части; вместе с сыном, у которого голова забинтована. Тот, увидев Гурьева, даже на шею ему бросился. Оказывается, он тогда в Севастополе побежал вместе с наступавшими солдатами, помогал им чем мог, тут его и ранило. Забрали мальчика в госпиталь, подлечили немного и только тогда на попутных машинах довезли до села.
Увидев командира, мальчишка начал умолять его взять в полк, а мать, естественно, плакала. Но командир был тверд и на умоляющий взгляд Гурьева не реагировал:
– Рано тебе воевать. Матери пока помогай. Да и школу скоро откроют. Учись хорошо - и будешь летчиком. Призовут в армию, просись в авиацию.
Вот и закончилась крымская эпопея. Двум полкам нашей дивизии (7-му гвардейскому и 210-му) было присвоено наименование Севастопольских... А наш полк потерял в боях за Севастополь
Через неделю наш полк должен был вылетать из Крыма. Маршрут прокладывали до Харькова, а там, дескать, получите дальнейшие указания. Но "солдатский телеграф" работал четко, и всем уже было известие, что конечная цель Белоруссия.
Набрался я, как говорится, нахальства и попросил у командира полка разрешения выехать в Харьков пораньше: навещу родных и присоединюсь к полку, как только он туда прибудет.
Командир разрешил. В штабе мне выдали командировочное предписание, чтобы по пути заехал в госпиталь в Meлитополе, навестил раненого летчика Бориса Александрова. Так что мой отпуск был полулегальным, что ли: с одной стороны отпуск, а с другой - командировка. До Мелитополя добрался нормально, побывал у Александрова, а дальше - никак. Пропасть времени проторчал у обочины дороги и все без толку, никто не берет. Тогда драконовский приказ вышел: никого в машины не подсаживать. Я уж и командировочное предписание показывал, и на приказ командира ссылался. Не берут, и все тут! Наконец, получив очередной отказ, я взмолился:
– Люди вы или не люди? Командир на побывку отпустил, а я доехать не могу! Что же мне, в часть возвращаться?
Сидевшие в машине солдаты переглянулись:
– Так бы сразу и сказал, что на побывку! А то - командировка, приказ... Садись давай скорее! Счастливый! Нам бы сейчас да побывку...
Когда приехали, мой вещевой мешок набили хлебом, махоркой, консервами, мылом. Моих возражений не слушали.
– Вы, летчики, по небу летаете, а с неба не все видно. Мы по земле шлепаем, видим, до чего народ довели. Бери, все пригодится.
Дальше добирался поездом. Поезда уже ходили, но безо всякого расписания, и составлены они были из полуразбитых вагонов. В поезде я и услышал рассказ пожилой женщины о том, как расправились эсэсовцы с жителями ее деревни. Расстреляли всех мужчин: и стариков, и мальчишек. Одна только женщина своего сына уберегла двухлетного: переодела девочкой... Да, видимо, действительно правы были солдаты, далеко не все с неба видно.
Когда остановились на станции Покатиловка, вышел я из вагона и - напрямик к своему дому. Вокруг - знакомые моста, до боли знакомые, близкие, родные. Все, вроде бы, как и прежде, а не так. Солнце светит, цветы цветут, но запустенье вокруг. Хоть и не было тут сильных боев, но война своим следом все метит.
Увидел я отчий дом, и горло у меня перехватило. Встал и стою как вкопанный. А потом сорвался с места и побежал. Через сад, огород - к дому! Вбегаю, смотрю: отец за столом сидит, а мать спит на кровати. И опять на меня столбняк нашел, стою у порога и молчу. Отец смотрит на меня и не узнает. Тут мать открыла глаза и - сразу же:
– Сынок! Вернулся...
Невозможно - да и не нужно, наверное, - пересказать паши разговоры. Было о чем мне поведать, да и родители нахлебались за годы оккупации. Действовала в нашем поселке подпольная группа, руководила ею Мария Кисляк: