Выход за предел
Шрифт:
Посмотрел на Василину и заиграл вступление. Дошел до места, где вступает хор, и, глянув на нее еще раз, показал ауфтакт головой. Василина запела: «У-ле-тай на крыльях вет-ра ты в край род-ной, род-ная пес-ня…» Аккомпанемент оборвался. Сафрон Евдокимович, оставив руки на замолчавших клавишах, смотрел на Василину. Он смотрел на нее такими глазами, которых она не видела у него за все время их знакомства. Потом он встал из-за инструмента и подошел к ней.
– Я слышал подобный голос только один раз в своей жизни, Василина. В августе 1983 года в Неаполе, – тихо произнес он. – Можно, я тебя поцелую?
И, не дождавшись ответа, бережно обнял
– Ты можешь остаться у меня сегодня?
– Да, да, да, – ответила она и, уже совсем не сдерживая себя, сама страстно подставила свои губы ему.
В ней проснулась женщина. Женщина, которая дремала в ней все последние годы. Она пребывала в ожидании, в страдании от этого ожидания, в тревоге и предчувствии чего-то. В ней проснулась любовь. Все произошло прямо в зале. Потом по очереди они посетили ванную комнату и переместились в спальню. Потом облюбовали кухню, где пили вкусное вино из холодильника и где Василина, вспомнив про маму Дашу, набрала ее телефон и объявила той, что прослушивание проходит в два этапа и она остается до завтра в институтском общежитии.
Потом… Потом все было фантастически хорошо, как еще ни разу в ее жизни не бывало. На следующий день, прекрасно выспавшись после бурной ночи, они опять сидели в ресторане на 21-м этаже гостиницы «Россия». И там завтракали, там обедали – оба счастливые, оба красивые, оба радостные до неприличия.
– Значит, прослушивание проходит в два этапа? – спросил Сафрон Евдокимович у Василины и комично нахмурился.
– Я точно не знаю, может, и в три или в четыре – абитуриентов-то вон сколько, и все хотят стать знаменитыми артистами и поступить в этот, как кто-то сказал, орденоносный, прославленный институт, – ответила невинно Василина.
– Слава богу, что не только тщеславие, но и талант иногда приводит абитуриентов в этот прекрасный институт, – проговорил Сафрон Евдокимович, и они рассмеялись. Потом отправились опять на Кутузовский в дом Брежневых.
На следующий день они расстались, потому что Сафрон Евдокимович уезжал в научную командировку. Тут он малость приврал – ни в какую командировку он не собирался, а собирался просто разобраться в своих внезапно проснувшихся чувствах, да и Василине нужно было показаться у мамы Даши. Договорившись встретиться на экзаменах в июне, он проводил ее до метро.
– Надеюсь, что экзамены ты сдашь хорошо, Василина, – сказал Сафрон Евдокимович на прощание.
– Я сдам все экзамены на пятерки, и вам не будет стыдно за меня никогда в жизни, Сафрон Евдокимович, – ответила Василина и спустилась в метро. И он гордился ею всю свою жизнь, как и жалел впоследствии до слез.
Приехав к маме Даше в Черемушки, Василина ей весело рассказала о прослушивании. Будто прошло оно успешно, и ее определили к педагогу по вокалу, если сдаст остальные экзамены в июле.
– Что-то ты больно счастливая, не влюбилась ли разом, Васька, в какого-нибудь абитуриента симпатичного? – спросила мама Даша.
– Да, есть там один симпатичный на примете, – ответила весело Василина.
– Ты аккуратней там с этими симпатягами, они такие подарочки умеют преподносить, почище аистов, – проговорила
– Я немного знаю уже о подарочках, мама, не маленькая, не беспокойся, – ответила та и ушла в ванную.
Побулькалась там и вернулась в мамадашиной ночнушке на голое тело. Чмокнула маму и ушла в комнату, где ее два дня ждал разобранный диван. Легла, укрывшись одеялом, и моментально сладко заснула.
Утром Василина улетела в Симферополь, а вечером пришла пораньше в свой ресторан спасаться от переполнявшего ее через край счастья. В оркестровке был один Слива и что-то паял. Увидев Василину, он радостно воскликнул:
– О, Лина, привет, а я тебя послезавтра ждал.
– На самолете прилетела, хоть и боюсь я их, но все равно лучше, чем поездом, – ответила она.
– Лина, а здесь такой переполох во всех ресторанах творится. Вся Ялта только и говорит про твоего Кузю! – снова воскликнул Слива.
– Ладно уж про моего. Мне что он, что тетя Мотя, рассказывай давай, – весело проговорила Василина.
– Ты помнишь, – начал Слива, – я как-то тебе сказал, что этот Кузя к нам, как на работу, ходит каждый день, не иначе, как на тебя глаз положил? А ты тогда ответила, что он на тебя даже и не смотрит, и ты оказалась права. Не из-за тебя он вовсе ходил к нам в ресторан, а именно на работу. Оказывается, Кузя мастерски умеет снимать цепочки с подвыпивших и офигевших от такого завидного кавалера телок. А какие цепочки Кузя не мог расстегнуть, он перекусывал зубами, будто шепча комплименты свой даме. А какие не мог перекусить зубами, перекусывал щипчиками для ногтей, блестящими такими, миниатюрными, китайскими. Сняв с ошалевшей от счастья, винца и танца дамы ее украшение, Кузя больше не имел к ней интереса, кроме ювелирного. Барышни же, обнаружив пропажу, начинали бегать по залу, искать в фойе, в туалете зачем-то, да где найдешь – народу столько топчется, подобрали, видно… Но некоторые, особо трезвые и внимательные дамы, начинали подозревать и Кузю, даже вызывали наряд милиции, и те устраивали Кузе доскональный шмон, но, ничего найдя, отпускали. Они и не могли у него ничего найти без рентгена. Кузя проглатывал эти украшения, а на следующий день доставал их брезгливо из унитаза пинцетом, ополаскивал и нес в мастерскую братьев Голденбергов. Те давали ему хорошую, но не отличную, конечно, цену, как за лом, и Кузя шел укатывать нас халявным шампусиком и коньяком. А братья Голденберги плавили этот лом и делали из него новые ювелирные украшения, или чистили до блеска подпаянные ширпотребовские цепочки, и выставляли на продажу – пойди найди свою. Но посадили Кузю не за золотые руки.
– Так его все-таки посадили? – спросила Василина с грустной улыбкой. – Да, Василина, посадили, – продолжил Слива, внимательно посмотрев на нее, – и посадили по-крупному. Он зимой познакомился в каком-то кабаке, не в нашем, с дочерью секретаря обкома партии из Симферополя и кутил с ней пару недель с размахом и невиданной щедростью. И в Ялте кутил, и в Севастополе, и в Симферополе. Даже, говорят, в Москву летали оторваться. Так вот, та дочь и привела Кузю к себе на дачу, тут недалеко от нас. А мама дочери, жена секретаря обкома Руфина Анатольевна, имеет большую слабость к произведениям искусства, особенно ювелирного порядка. И эта дача их не то чтобы дача, а настоящий музей, Грановитая палата, все там в картинах, вазах и сейфах. Все, конечно, охраняется и конторой, и ментами – «первый» все же…