Выходное пособие
Шрифт:
— За твой первый приезд в Шэньчжэнь. Пусть он будет не последним.
Мы чокнулись.
Я заказала спагетти с чернилами каракатицы, самое экзотическое блюдо в меню. Раньше я его никогда не ела. Язык у меня почернел.
После ужина мы разошлись по номерам. Было довольно поздно. Но я никак не могла заснуть. События прошедшего дня крутились у меня в голове: ротационные машины, фотография Клэр Дэйнс, Чэнвэнь.
Я ворочалась и ворочалась в постели, пока наконец не решила встать и проверить рабочую почту. Балтазар прислал мне письме с темой: Ваше имя.
Я открыла его, и почтовая программа предложила мне скачать другую программу, для правильного отображения китайских символов. Я отказалась,
В письме были кракозябры вместо иероглифов. Но, прокрутив ниже, я увидела прикрепленный PDF. Это была отсканированная страница какой-то книги с коротким стихотворением. С английским переводом стихотворения «Грезы тихой ночи» Ли Бо. Балтазар, надо полагать, хотел прислать мне и английский, и китайский текст. Я стала читать стихотворение вслух.
Пятно луны светло легло у ложа — Иль это иней осени, быть может? Взгляну наверх — там ясная луна, А вниз — и мнится край, где юность прожил.7
У меня четыре дяди.
Первого дядю я знаю лучше всех остальных, хотя мы и не кровные родственники. Он живет в Фучжоу, южном приморском городе в провинции Фуцзянь, также известном как «задница Китая» или «азиатский Джерси-Сити». В этом городе я прожила первые шесть лет жизни. Это стройный человек с вульгарным профилем; на верхней губе у него торчат крысиные усы, как у кинозлодея. Во всяком случае, таким он мне запомнился, когда однажды в детстве разрешил мне остаться в номере люкс с ним и с тетей. Его лицо освещалось экраном телевизора.
В Фучжоу круглый год жарко и влажно. Как говорила моя бабушка, в таком месте размножается праздность. Все быстро портится, все быстро тает; местную кухню, основу которой составляют рыба и мясо, вряд ли можно назвать съедобной.
Процветает преступность, в основном — мелкие кражи; но если случается хулиганство, то самого чудовищного, невообразимого сорта. Улицы поливают неделями из шланга, такого тяжелого, будто он сделан из чугуна. В таком климате, говорила бабушка, трудно проявлять силу воли. Не только днем, но и ночью. Вот видишь, добавляла она, обмахиваясь сухим пальмовым листом, от этого гнета никуда не деться.
После переезда в США я долго не бывала на родине. Когда я наконец приехала, в старших классах, то оказалась в гламурной квартире с кондиционером, в которой мои родственники шуршали фантиками от карамели, лущили арахис и сплетничали. Целыми днями толпы родственников.
Во время приступов депрессии первый дядя переставал есть, переставал разговаривать и все время торчал в интернете. Когда он выходил из квартиры поздно ночью, прокрадываясь мимо жены и дочери, спящих в соседней комнате, он обычно шел в караоке-бар и пел там тайваньские поп-песни, слова которых, ко всеобщему изумлению, знал наизусть: Я соловей, который щебечет о несуществующей любви / В горы и долины летит моя любовь / Я несусь навстречу северному ветру за ней / Как горяча моя любовь, как никчемна моя возлюбленная / Сука, сука, еб твою мать.
Каждый день, когда жена и дочь уходят, к нему приходит моя бабушка и готовит обед. Когда она заглядывает в спальню, то каждый раз застает одну и ту же картину. Он стоит на коленях перед тумбочкой, спиной к двери, стискивая в руке бежевую телефонную трубку, и говорит с кем-то, кого упорно отказывается назвать, а его голос журчит медленно и сонно, будто гребнем проводят по мокрым волосам.
Второй дядя тоже живет в Фучжоу. О нем я знаю еще меньше, чем о первом. Он носит очки и выглядит как джентльмен. Он так тихо ведет себя, что можно подумать, что он ко всему безразличен. Когда-то он выделялся
Только по вечерам, когда жена и дочь возвращаются из банка, в котором работают, а я захожу в гости, дядя заставляет себя принять вертикальное положение. Женщины готовят простой ужин и ставят перед ним на стол суп из ракушек, пассерованную китайскую капусту, пельмени, залитые кетчупом. Мы весело и непринужденно беседуем, время от времени смеемся. После ужина пьем чай. На какое-то время кажется, что дядя может просидеть с нами всю ночь. Может быть, он сыграет в маджонг с соседями, которые зашли угостить нас разной ерундой: фисташками, дольками апельсина, сушеным осьминогом, рисовыми конфетами. Из телевизора доносится музыка и реклама. Комната наполняется болтовней, шутками и сигаретным дымом. Открывают угловое окно.
Тихо, так, чтобы никто не заметил, как он сползает со стула, дядя снова ложится на пол.
Бабушка придерживается того мнения, что из всех ее дочерей только моя мама вышла замуж с умом. Про первого и второго дядьев она однажды сказала так:
— Один слаб головой, другой — телом. — И повернулась ко мне со значением: — Но только не твой отец.
Третий дядя — единственный мой дядя по крови. Это брат отца. Он работает водителем у местных чиновников. В бетонном дворе дома, где он живет, стоит черный «лексус» с тонированными стеклами, который он каждое утро перед работой моет и полирует. Он обычно говорит так:
— «Лексус» для китайских коммунистов — это то же самое, что «Линкольн-Таун-Кар» для американских демократов. Оба выглядят симпатично, но не слишком симпатично.
Он носит темные очки, рубашку поло и брюки чинос, на лице его обманчиво стоическое выражение. Когда я встретила его спустя десять лет на железнодорожной станции, он посмотрел на меня оценивающе.
— Поезд с каждым годом едет все медленнее, — сказал он.
Третий дядя совершенно не похож на моего отца, ни внешне, ни внутренне. Папа худощавый, а дядя мускулистый и тяжелый. Папа сдержанный и задумчивый, а дядя порывистый и эмоциональный, по пьяни он опрокидывает столы, стулья, зеркала, задевает пластмассовую люстру, которая начинает раскачиваться над нашими головами, отбрасывая повсюду тени. Он накидывается на моего отца и орет так громко, что все его претензии сливаются в одну неразборчивую массу. Все стараются изо всех сил его утихомирить, его собственный сын пытается вытащить у него из рук ножик для овощей. Он страшно зол, это совершенно ясно, и злится он не на что-то конкретное, а на все вообще. Он быстро говорит по-фуцзяньски обвиняющим тоном; я понимаю его только какой-то самой детской частью себя: «Ты не можешь просто так вернуться. Ты не можешь просто так вернуться. Ты не можешь просто так вернуться».
Он говорит:
— Тебя не было столько лет, а теперь мы должны приглашать тебя в гости? Больше чем через десять лет вернулся капиталистом и думает, что его встретят как блудного сына?
Папа стоит рядом, руки его сжаты в кулаки, он готов отразить нападение. В комнате раздается низкий механический гул потолочного вентилятора.
— Подумайте о том, как вы похожи! — вмешивается бабушка. — Вы же братья, подумайте о том, сколько у вас общего.
Несмотря на различия во внешности, у них действительно есть кое-что общее: лицо. У них такие одинаковые лица, как у близнецов. Такая же складка между бровями, те же ямочки на подбородке и такие же глубоко посаженные глаза. Люстра наконец перестает раскачиваться, дядя садится и разражается истерическими всхлипываниями. Я думаю: «Так вот как выглядит мой папа, когда плачет».