Выплата
Шрифт:
— Нечего тут разгуливать, бабуля! Это лыжная тропа!
Это чмо толкнуло мою женщину?! Лыжник уже скользит прочь, но не зря же я столько месяцев занимался — и бегом в том числе… В несколько секунд догоняю его, толкаю на снег лицом вниз — одна лыжа нелепо заворачивается, другая с хрустом ломается. Острие палки едва не тычет мне в глаз. Выхватываю палку — парень вопит, когда петля выкручивает ему запястье. Бью оборзевшего хама его же палкой по ребрам, по ногам, по плечам — куда придется. Иногда для разнообразия добавляю ногой — не со всей силы, нет же цели переломать дураку кости. Лыжник сперва
— Хватит! — кричит кто-то совсем рядом. — Саша, прекрати немедленно! Да что с тобой такое?! Ты с ума сошел?
Оля. Лицо у нее красное, перекошенное, волосы взлохмачены. Шапочки на голове нет — слетела, должно быть.
Пожимаю плечами. Бросаю лыжную палку поперек валяющегося тела. Пытаюсь взять Олю под руку, но она гневно отстраняется:
— Что ты творишь?! Ты же чуть не убил этого мальчика!
— Убил, скажешь тоже… Просто проучил слегка. Будет знать, как толкать женщин, а потом еще хамить. Давай шапочку твою поищем.
Лыжник пытается встать, но мне уже нет до него дела. Олю трясет. Она кричит не своим голосом:
— К черту эту шапочку! К черту все! Ты избивал беспомощного человека, Саша! Ты мог его изувечить или убить!
— Да ничего с ним не сделалось, вон, уползает уже…
Лыжник и правда встает, снимает лыжи и ковыляет прочь, бросив снаряжение. На снегу остались красные брызги — как-то я, значит, попал ему по носу, пока он еще рыпался.
— Он же не нарочно меня толкнул! — не унимается Оля.
— Если бы он сразу извинился, я бы его не тронул. Но никто не имеет права тебя толкать, будто бы так и надо. Ну всё, всё, не плачь. Идем домой.
Губы Оли дрожат, по щекам бегут слезы. А ведь вроде бы женщина должна быть счастлива, когда мужчина ее защищает. Оля не такая, как другие женщины, за это я и полюбил ее, но, Господи, как же ее прекраснодушие иногда утомляет… Делаю движение, чтобы обнять Олю, но она меня отталкивает:
— Ты бы себя видел… — выдавливает она. — Это был словно… не ты. Что… что с тобой? Как ты мог?
Я так и не рассказал ей, что убил человека там, на безымянном острове. Объяснил, что была перестрелка, меня зацепило — без подробностей. Ни к чему это было.
— Ну а как еще я мог, а?! — тут уже я начинаю заводиться. — Я что, должен был смирно стоять и смотреть, как тебя обижают?! Может, в ножки еще поклониться придурку этому?!
— Саша, успокойся….
— Да спокоен я! — все-таки перехожу на крик. — Оля, спустись наконец с небес на землю! Ты понимаешь вообще, в каком мире мы живем? Надо уметь постоять за себя и за тех, кого любишь!
Вокруг нас никого нет. Наверно, все, кто шел в эту сторону, увидев нас, предпочли развернуться. Беру себя в руки:
— Мне жаль, что это тебя напугало и расстроило. Но Оль, невозможно же по-другому, понимаешь? Нельзя всегда быть милым и приятным, тогда тебя втопчут в грязь, раздавят, уничтожат…
Лесную тишину разрывает вой сирены. Он не с неба идет — из моего кармана, где лежит телефон. Прежде я слышал его только в демонстрационном режиме — и надеялся, что не услышу больше никогда.
Это экстренный вызов из Штаба.
Где-то произошел Прорыв.
Другими
Май 2029 года
Максим Сухомлинов, 20 лет, безработный
Максим давно уже мечтал только об одном: укрыться ото всех. От матери с ее истериками, от отчима с его упреками, от сеструхи с ее бесконечными созвонами с подружайками, но главное — от близнецов-племянников; в двушке-распашонке спасения от этих двухгодовалых террористов не было. Едва один спиногрыз засыпал, другой тут же начинал вопить и будил его, и так по бесконечному кругу. Из-за этого Максим не высыпался, завалил сессию и вылетел из универа. Теперь маленькие засранцы подросли и к непрерывным воплям добавились шаловливые ручонки, уничтожающие все, до чего дотягивались. Так Максим лишился ноутбука, а вместе с ним возможности подрабатывать созданием сайтов. Ноут был куплен в кредит, так что теперь Максима доставали не только родственники, но и коллекторы.
А ведь каких-то полгода назад ему и в кошмарном сне не могло такое присниться. Когда сеструха свалила жить к своему хахалю, у Максима появилась собственная комната, где он мог спокойно учиться, работать и тупить в телефончик. И все ведь у сеструхи было как у людей: свадьба в ресторане, рождение близняшек — таких миленьких, когда треплешь их по загривкам раз в пару месяцев. И вот чего им не жилось всем вместе в новенькой ипотечной квартире? Семья Максима все накопления жахнула в первый взнос, чтобы молодые жили своим домом и всем хватало места. Нет, сестре кровь из носа понадобилось развестись. Вот зачем, спрашивается?
Максим понял бы, если бы муж сеструху избивал, квасил по-черному или хотя бы гулял на сторону — но ведь не было ничего такого. Нормальный мужик, пахал как трактор, семью содержал, ипотеку выплачивал… Нет, сестре обязательно надо было выносить ему мозг ерундой из женских пабликов: он, мол, обесценивает ее репродуктивный труд, требует бытового и эмоционального обслуживания… Истериками и воплями добивалась, чтобы замотанный на работе мужик по вечерам вместо пивка у телека мыл младенцам задницы — а то, мол, недостаточно вовлечен в отцовство. Конец немного предсказуем: сетруха с близнецами гордо и независимо вернулась в родительскую хату, что превратило жизнь Максима в ад. Работать из дома нечего было и мечтать. Пришлось устроиться продавцом в салон сотовой связи.
Несколько часов покоя он впервые за долгие годы урвал 17 декабря — вокруг него словно бы сам собой образовался звуконепроницаемый щит, непрозрачный снаружи. Правда, потом сделалось только хуже — родные стали пилить его за трусливый и бесполезный в хозяйстве Дар. В конце концов работу в салоне сотовой связи Максим тоже потерял: напарник получил Дар продавалы и теперь без напряга выполнял месячный план по продажам за одну смену, так что Максим стал попросту не нужен; ему даже не заплатили за последний отработанный месяц. Это поставило крест на планах снять хотя бы самую дешевую комнату на занюханной окраине. Все кругом твердили про новые удивительные возможности, а Максим потерял даже и те, что были прежде.