Выполняя приказ

Воронин Константин

Катя лежала в гробу в шортах и в любимой ярко-желтой футболке.

Машина подъехала к кладбищу.

Сгрузили гроб, поставили у могилы, сняли крышку. Наклонившись к гробу, я поцеловал холодный, мраморно-белый лоб. Не мог я поцеловать губы, тепло которых еще хранила память. Лицо у Кати было спокойным, как будто она закончила все дела и завершила свой жизненный путь с сознанием выполненного долга. Поднял крышку и накрыл гроб. Появившийся неизвестно откуда плотник услужливо подал молоток и гвозди. Гвозди легко входили в сухое дерево. Николаич

принес лопату и веревки.

Осторожно опустили гроб в могилу.

На ограду кладбища легли первые лучи солнца, встававшего из-за деревьев. Глубоко всадив крест, на перекладине которого были выжжены буквы "Иванова Екатерина", сделал могильный холмик. Прислонил лопату к ограде кладбища. Закурил сигарету.

– Не по-людски, как-то, ты уж не серчай, я тебе, как брату по десанту...

– Раз ты из десанта, то знаешь, как у нас порой хоронят. Порой не хоронят. Порой хоронить нечего, - голос мой был абсолютно спокоен.

– Так, то - солдаты...

– Она от пули погибла. И не хочет она, как все. Я знаю.

Николаич вынул откуда-то бутылку водки и две кружки. Налил доверху.

– Помянем рабу божью Екатерину...

Взяв кружку, я выпил водку, не чувствуя ни вкуса, ни запаха. Николаич протянул мне огурец и кусок хлеба: - Закуси.

– Нет.

– Ладно, пора мне. Нужен еще тебе?

– Нет. Спасибо тебе. Если, что-то должен, Веня отдаст.

– Ничего ты мне не должен. Это весь наш город тебе должен. Плотник-то пьянь подзаборная, а я не все деньгами меряю.

– Спасибо, Николаич. Ты иди, я посижу еще.

Солнце поднялось совсем высоко. Сигареты закончились. У ограды зафырчал экскаватор. Николаич оставил на лавочке бутылку с водкой, кружку, кусок ржаного хлеба. Я вылил остатки водки в кружку, поставил кружку на могилу, накрыл сверху хлебом. Повернулся и пошел быстрым шагом, почти побежал. Не оглядываясь. Прочь.

Сел в такси, доехал до Новгорода. Выпотрошил там несколько банкоматов, взял билет на флаер до Англии. Приехал обратно к дому, где оставались наши вещи, погрузил их в такси. Прошел к Вениному дому. Войдя, первым делом попросил Ольгу:

– Оленька, ради малышки, не плачь, пожалуйста. Все хорошо. Она уже в раю. Сходите попозже на могилку, помяните. Веня, вот ключи от Вовкиного дома. Там матрац надувной остался, ты его сожги потом. Вот тебе миллион кредов наличкой,- выложил пачки денег.
– На кладбище всю кладбищенскую ограду поменяй. Могилу, когда осядет, вокруг плиткой надо обложить. И дорожку из толченого кирпича сделать от входа на кладбище до могилы, хорошую, широкую. И памятник поставь. Большой, красивый. Пусть на нем будет написано: " Иванова Екатерина. Она любила жизнь".

– Все сделаю, Сергей. Только миллиона много.

– Что останется - себе возьмешь. Я сегодня в Новгороде завещание переоформил на вашего младенца будущего. Пока не вырастет, деньгами вы распоряжаетесь. Так что это все равно ваши

деньги. У меня на счету, без этого миллиона, осталось восемь с половиной миллионов. Ребенок нужды знать не будет. И смотрите, чтобы все у нее самое лучшее было!

И вот еще,- протянул Вене сверток,- тут Катины драгоценности, пусть девочка носит, когда подрастет.

Последнее. Дочку не называйте ни Валей, ни Катей. Десантники суеверны. Вроде бы и все.

– Ты куда сейчас?

– На кладбище, потом в Новгород. Улетаю в Англию. Там пересяду на "Баварию" и - на Базу. Водка есть? Набулькай стакан.

Выпив водку, как воду, пошел к выходу. У порога обернулся:

– Насовсем не прощаюсь. Не забудьте на крестины позвать.
– Погрозил пальцем,- смотри, Олька, береги дитя.

Такси остановилось у ограды кладбища. Подошел к могиле. Она вся была завалена цветами. К кресту прислонили венок с надписью на ленте: "От жителей нашего города". Сглотнув в горле комок, шепнул: "Прощай, Котенок".

Вернулся в такси, по дороге купил пару бутылок водки, подумал, взял еще три. В аэропорту, ожидая посадки, все свои вещи переложил в старую сумку, с которой прилетел с Базы. Сверху уложил водку. В больших сумках остались только Катины вещи. Взять что-то на память? Зачем? И так не забуду. Пока жив.

Затолкал сумки с ее вещами в угол аэропорта и пошел на посадку.

Эпилог

В Лондоне меня встречали Шортер и Гамильтон.

– Эстер приехать не смогла. Как узнала, плачет, не переставая,- мрачно сказал Генри,- посадку на "Баварию" уже объявили.

– Отлично. Улетаю, друзья, из старой доброй Англии на свою любимую Базу,- во флаере я выпил три бутылки водки и алкоголь, наконец, начал действовать.
– Дональд, мухой, купи мне пару бутылок водки.

Когда Шортер вернулся, неся три бутылки водки, я пожал руку лорду, попрощался с ним, взял за руку Шортера.

– Дон, свяжись с нашей Базой, пусть Билли Адамс или Лимонадный Джо вытащат меня из этой сраной "Баварии", а то я улечу к черту на кулички.

– Обязательно свяжусь, Серж. Счастливого полета.

– Не говори глупостей, Дон. Какое счастье, о чем ты? Мое счастье...оно...- махнув рукой, двинулся к посадочному терминалу. Потом остановился и трезвым, серьезным голосом сказал: - Генри, их было двое, теперь она осталась одна. Береги ее.
– И ушел, не оглядываясь.

Весь бар в каюте я опустошил в первые же сутки полета. Но кредитка корпорации была действительна еще сутки и ко мне в каюту перетащили чуть ли не половину запаса водки и виски, имевшегося на "Баварии". Правда, в редкую минуту просветления умудрился доползти до парикмахерской, где меня побрили. Там я и увидел себя в зеркале. Волосы все седые, до последнего волоска. Ладно. Седой - не лысый. Зато в каюте у меня еще одиннадцать бутылок виски.